Следующие три,– переплетающиеся между собой,– вопроса представляются нам в высшей степени существенными для прояснения и конструктивного продвижения вперёд всей обсуждаемой проблематики на текущий момент (они так или иначе затронуты и в предложенной журналом в качестве исходного материала нынешней полемики статье В.Куликова[1]):

во-первых, это несколько неожиданно "прибавивший в весе" вопрос об этапах,– как пишет, хотя бы, В.Куликов,– "в утверждении идеи о применимости основных принципов диалектики к развитию социализма"[2];

во-вторых, вопрос о природе и значимости основного (сущностного) противоречия коммунистической общественно-экономической формации, в том числе и социалистической её стадии (каковым противоречием, скажем сразу же,  является закон соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил);

и, наконец, вопрос о том,– огрублённо говоря,– что же именно и чему "противоречит" в общем социодиалектическом комплексе "производительные силы – производственные отношения": ибо, как и опыт исчерпывающе показал, без достижения должной ясности в данном пункте совершенно невозможно наполнить всю эту схематику мало-мальски реальным жизненным содержанием и плодотворно использовать её для решения практических проблем.

Марксистская диалектика

и праворевизионистский механицизм -

- два идейных "полюса", между которыми реально развёртывалась

борьба по проблемам объективной внутренней "самопротиворечивости"

социалистического общественного устройства.[^]

Согласно распространившейся нынче "периодизации", "идея о применимости основных принципов диалектики к развитию социализма" прошла три этапа, из которых первый (относимый к 30-м – 40-м годам) характеризуется-де тем, что вышеупомянутые основные принципы, и прежде всего закон единства и борьбы противоположностей, к исследованию социалистического строя вообще не применялись; на втором этапе возможность противоречий при социализме была признана, но рассматривались они как "случайные"[3]; на третьем этапе признана не просто возможность, а и неизбежность противоречий в условиях социализма, "общезначимость материалистической диалектики" для всех всемирноисторических эпох, "но при этом ещё сохраняются неправильные постановки в данном вопросе".[4]

Считаем, что в целом "периодизация" эта, мягко выражаясь, фантастична. Создаваемое ею впечатление таково, как будто авторы её,– кто бы ни пустил её в своё время в оборот,– полностью отвлеклись от действительных реалий идейно-политического и идейно-теоретического противостояния довоенных (да и первых послевоенных) лет, сосредоточив всю энергию на том, чтобы изобразить в предельно невыгодном свете позицию… марксистско-ленинских, большевистских сил в партии, точка зрения которых вплоть до начала 50-х годов регулярно подытоживалась, обобщённо излагалась (и тем самым как бы "олицетворялась") в трудах и выступлениях И.В.Сталина.

Между тем, в действительности коренной концептуальный "разлом" проходил здесь вовсе не по надуманной линии: непризнание (якобы) противоречий, закона единства и борьбы противоположностей в применении к социализму – "частичное" их признание – признание "полное", но при наличии разнообразных "неправильных постановок в данном вопросе". Схватка разыгрывалась,– с чем вряд ли можно и нужно спорить,– между достаточно глубокой, "влиятельной" и опасной механицистской, правоуклонистской тенденцией в среде идеолого-теоретических кадров партии – и взглядами марксистско-ленинского партийного ядра, которое на протяжении всего затронутого отрезка нашей истории сплачивалось, в конечном итоге (и такова историческая правда, нравится она кому-либо или нет), вокруг И.В.Сталина.

Что касается марксистской стороны вышеочерченного противоборства, то самоочевидна несостоятельность (если не сказать – нелепость) утверждений, будто здесь совершалось некое движение "от непризнания к признанию" объективной диалектики социализма. Ни о каком "непризнании" диалектического учения и диалектического метода,– применительно к чему бы то ни было, тем паче к процессам социалистического и коммунистического строительства,– для марксистов после В.И.Ленина речь идти не могла. Конечно, законы диалектики в эру социалистической и коммунистической цивилизации "выглядят", проявляются и реализуются иначе, чем в предшествующих антагонистических укладах; новый их облик только ещё предстояло вскрыть и систематически описать, и дело это было очень не простое и не скорое. Но никто среди марксистов–ленинцев никогда всерьёз не считал социализм "изъятым" из сферы действия всеобщих диалектических закономерностей, а диалектический метод – "утратившим" своё путеводное значение на фронтах социалистических преобразований.

[^] В довоенные годы и позже (мы бы условно завершили этот ряд появившимся в конце 1952г. произведением И.В.Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР") выходило достаточное количество ярких, удачных трудов, в которых развивалась, убедительно освещалась – и из совокупности, последовательности которых постепенно вырисовывалась в своём обновляющемся, современном виде – классическая марксистская интерпретация вопроса о внутреннем объективно-диалектическом "строении" общественного организма, в том числе и социалистического.[5]

Итак, обрисуем вкратце марксистский подход к проблеме.

Способ производства – материальный фундамент жизни общества – представляет собою диалектическое единство двух сторон: производительных сил и производственных отношений, где производительные силы образуют "содержание", в диалектическом смысле этого термина, а производственные (базисные) отношения – социально-экономическую "форму" всего процесса. Вне своей конкретно-исторической социопроизводственной формы производительные силы не существуют, они всегда выступают не абстрактно, "вообще", но как производительные силы определённого социально-экономического уклада. Их взаимодействие с базисом – описываемое законом соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил – и есть источник, глубинная пружина, а одновременно и охватывающая структура "самодвижения" общественных организмов,  всемирноисторического подъёма человеческого общества по усложняющимся ступеням социально-экономических формаций. Закон соответствия выражает собой,– другими словами,– не что иное, как основное объективно-диалектическое противоречие всякого общественного устройства.[6] Для разных формаций,– понятно,– основное противоречие принимает разный вид.[7]

Производительные силы являются непосредственным материальным "носителем" самодвижения общественного производства, от них исходит первичный, спонтанный "саморазвитийный" импульс. Взаимодействие между ними и производственными отношениями   циклично (что связано,– как нетрудно догадаться,– с общей спиралевидностью самого процесса развития). Базисный цикл (как мы бы его для удобства назвали)  включает в себя, укрупнённо, словно бы две ветви: нисходящую и восходящую. На нисходящей ветви осуществляется движение от   соответствия (или "полного соответствия") базиса производительным силам – через ряд стадий, постепенно к    нарушению  соответствия и к превращению устаревающих производственных отношений, по определению И.В.Сталина, в "тормоз" на пути дальнейшего развития производительных сил. Восстановление же нарушенного социодиалектического "соответствия", на восходящей ветви цикла,– это всегда революционизирующий   качественный скачок;при антагонистическом строе это, по общему правилу, неконтролируемый или слабоконтролируемый "сверху",  взрывообразный социальный переворот, сопровождаемый и "оформляемый" обычно мощными политическими потрясениями. В условиях неантагонистического строя – это "мирное",  институционализированное  (но оттого не менее глубокое и серьёзное!) политико-организационное и экономико-организационное преобразование.

"Свежие", обновлённые в результате социодиалектического скачка производственные отношения – это уже не "тормоз", но главный двигатель (И.В.Сталин) в развитии производительных сил. Они создают специфический общественно-"гарантированный", ограждённый и поддерживаемый могущественными новыми структурами "простор" для производительного развития. Огромна во всём этом сложнейшем механизме роль классово-передовой, революционной надстройки – идей, политических и государственных учреждений, в которых концентрированно выражаются назревшие потребности очередной ступени материально-производительного общественного прогресса. Именно передовая надстройка и служит тем объективно-историческим инструментом, который "взламывает" устаревший, окостеневший базис и как бы "омолаживает" базисные структуры, возносит их на новую "рабочую высоту".

Сразу после скачка, в верхней точке цикла, складывается "полное" конкретно-историческое взаимосоответствие базиса и производительных сил.

[^]Следует особо остановиться на этом решающем и труднейшем для понимания  моменте всей разбираемой схематики,– не забывая ни на минуту, что мы здесь оказываемся в мире    диалектических,  вот именно "противоречивых", а в чём-то даже и парадоксальных закономерностей и зависимостей. "Полное соответствие" между производительными силами и базисом означает,– фигурально говоря,– что они находятся не "вместе", "рука об руку" в каком-то определённом пункте совершающегося движения, но как раз на противоположных концах предстоящего им пути. Социоструктурные (базисные) отношения набрали всю,  так сказать, "отпущенную" на данный цикл конкретно-историческую высоту,  "выше" им в границах текущего цикла уже не подняться; обеспечиваемый ими простор для материально-производительного роста велик, его обширность, защищённость и надёжность выступают активнейшим и всеобъемлющим побудительным фактором прогресса производительных сил, как в личностной, так и в вещественно-технической их части. Производительные силы энергично растут, "прибывают", но вновь открывшееся перед ними пространство отнюдь ещё ими не освоено; и вот это-то состояние, когда потенциал производительных сил мощно разбужен, организован, но далеко ещё не извлечён, когда он находится в процессе широкого созидательного "перетекания" из возможности в действительность,– это состояние и воплощает собой    полное соответствие, о котором идёт речь в формулировке анализируемого нами здесь фундаментального закона.

Стало быть,  "полное соответствие" между производительными силами и производственными отношениями – это такая их взаимосвязь, которая возникает   сразу вслед   за "базисным скачком" (за революцией или реформой): т.е., в начале, а не в конце очередного "витка" их совместной объективно-исторической "работы" (очередного базисного цикла). На стадии "полного соответствия" производственные отношения обнаруживают себя,– как было уже сказано,– главным двигателем развития производительных сил. Обратим теперь всяческое внимание, что вся собственно-"рабочая" половина базисного цикла,– или период достижимого в рамках данного цикла наращивания и расцвета производительных сил,– падает, по существу, на его нисходящую ветвь, и общее движение здесь выглядит, социодиалектически,

как непрерывное    устаревание  базисных отношений;

как постепенная и непрерывная    утрата  ими роли "главного двигателя" и превращение их, в нижней точке цикла, в "тормоз" дальнейшего продуктивного развития;

как постепенное и непрерывное   нарушение  имеющегося в системе "полного соответствия", вплоть до образования, в нижней точке цикла, глубоко "тормозной" или даже кризисной ситуации.

В нижней точке цикла производительным силам "некуда" больше расти: весь "структурный простор" наличествующего конкретно-исторического "пакета" производственных отношений (а они группируются, в целом, вокруг формы собственности  на средства производства) уже исчерпан, производительные силы омертвело упёрлись в устаревшие, слишком тесные и сковывающие базисные "перекрытия". Должен воспоследовать обновляющий качественный скачок,– революция или же, на социалистический лад,    институциональный    (контролируемый, планомерный) базисный сдвиг.

"Это своеобразие развития производственных отношений,– справедливо подчёркивал И.В.Сталин,– от роли тормоза производительных сил к роли главного их двигателя вперёд и от роли главного двигателя к роли тормоза производительных сил,– составляет один из главных элементов марксистской материалистической диалектики."[8]

В свою очередь,– отметим,– теоретико-философское "распутывание" и истолкование И.В.Сталиным трудноуловимой, воистину головоломной внутренней динамики социопроизводственного "соответствия" явилось одним из ярчайших и наиболее значительных достижений творческой марксистской мысли за всю послевоенную эпоху.

Самое важное,– пожалуй,– во всём вышеизложенном, что необходимо всячески заострить и зафиксировать, это    встречный  (повторим ещё раз: встречный,  а не "параллельный" друг другу) характер взаимного движения противочленов – производительных сил и производственных отношений,– образующих в совокупности рассматриваемую диалектическую конструкцию. Собственно, диалектические закономерности (в применении к любой области – будь то природа, социум, или их познание мыслящим субъектом) потому и получили первоначально название   противоречий,  что их отличительным, специфицирующим признаком является именно это внутреннее, сущностное "раздвоение" изучаемой целостности и последующая работа образовавшихся противочленов в режиме "схождения – расхождения" (но никак не "параллелизма"). Если момент "конвергенции – дивергенции" противочленов не выявлен или же напрямую говорится об "однонаправленности" их действия, об их "следовании" друг за другом и т.п.,– это можно считать своего рода рубежом,   до   преодоления которого мы не имеем ещё (или уже не имеем) дела с    диалектическим  законом как таковым, т.е. с законом    развития,  "самодвижения" изучаемой сущности, но перед нами какие-то более ограниченные и примитивные зависимости (статическое равновесие системы, механическое перемещение и пр.).

[^]Выдвижение тезиса о "полном соответствии" радикально реконструированных в результате революции или реформы производственных отношений новым потребностям развития производительных сил вовсе не было,– таким образом,– неким отрицанием, "отказом от признания" общей социопроизводственной диалектики.

Если мы немного продолжим соображения,  высказанные в конце предыдущего параграфа, то должны будем сделать сам собою напрашивающийся вывод, что "противоречие", "диалектическое противоречие" – это вообще исторически отфильтровавшееся обозначение для наиболее охватывающих, универсальных (сущностных или, если угодно, "системных") закономерностей процессирования какой бы то ни было объективной действительности, коль скоро данная действительность берётся в своей "истине", в своей органической включённости в единый мировой процесс развития. Следовательно,– основное противоречие, например, социально-экономической формации, это и есть не что иное, как  наиболее общий закон её строения и функционирования, а затем и перерастания, перехода в другую формацию, "выше" какового закона по степени универсальности в данном случае ничего уже нет.[9]

Сообразно всему этому, где-то в 30-е годы (или даже раньше) возникла задача – несколько "разгрузить" понятие о "противоречии" между производственными отношениями и производительными силами от историко-семантически сложившегося негативного смыслового оттенка и усовершенствовать его так, чтобы оно свободно и естественно покрывало не одни лишь конфликтные ситуации во взаимодействии социодиалектических противочленов, но и – самое главное – периоды, когда они работают в очевидном и плодотворном "согласии" между собой. Однако, при этом противоречие всё же должно было остаться противоречием, т.е. характерно диалектической, внутренне–"контрарной" схемой. Разрешению этой теоретико-философской задачи и послужила (причём, послужила блестяще) идея "полного соответствия" со всем шлейфом сопутствующих ей представлений, как они выше были нами обрисованы – и как они постепенно формулировались со второй половины 30-х до начала 50-х годов.

Следует подчеркнуть, что задача эта встала не субъективно, не "просто так", а она диктовалась всей нашей общественно-исторической практикой тех лет,– неоспоримым и поражающим фактом которой явилось мощнейшее, подчас поистине "чудодейственное" раскрепощающее влияние молодых, "свежих" социалистических производственных отношений на материально-технический и "кадровый" прогресс. В особенности разительно выплеснулось это влияние именно в 30-х годах, когда в основном остался позади нэп и по существу оказалась уже нащупана    социалистическая  модификация  стоимости,– окончательное (для того времени) формирование которой приходится на отрезок 1947 – 1954 годов. На этом фоне нелогично было продолжать твердить о "противоречии" между базисом и производительными силами в прежнем конкретно-историческом смысле, ощутимо отягощённом отрицающими и ниспровергающими историческими реминисценциями. Следовало,– так сказать,– найти внутри понятия "противоречия" место и для упорядоченно-конструктивной, "рабочей", а не только ниспровергающей фазы; что и обеспечивалось,– не будем уже повторяться,– через задействование круга представлений о "полном" производственно-отношенческом соответствии.

В дальнейшем положение о "полном соответствии" было закономерно распространено и на предшествующие, докоммунистические общественно-экономические формации.

"Вы утверждаете,– писал И.В.Сталин в своём "Ответе" А.И.Ноткину,– что полное соответствие производственных отношений характеру производительных сил может быть достигнуто лишь при социализме и коммунизме, а при других формациях может быть осуществлено лишь неполное соответствие.

Это неверно. В эпоху после буржуазной революции, когда буржуазия разрушила феодальные производственные отношения и установила буржуазные производственные отношения, безусловно были периоды, когда буржуазные производственные отношения полностью соответствовали характеру производительных сил. В противном случае капитализм не мог бы развиться с такой быстротой, с какой он развивался после буржуазной революции."[10]

На сегодняшний день можно,– как кажется,– считать практически укоренившимся понимание того, что "соответствие между сторонами производства есть не отсутствие, а определённое состояние противоречия", что ""соответствие" производственных отношений характеру производительных сил вовсе не устраняет их противоположности как сторон единого целого, как формы и содержания общественного процесса производства".[11]

Спора нет,– весь связанный с категорией "полного соответствия" понятийно-теоретический комплекс откристаллизовался не сразу; не обошлось, как водится, и без ретивых догматизаторов, поспешно стремившихся обтесать и спрямить не дававшуюся им, да и не особенно их интересовавшую блистательно-парадоксальную диалектику ценнейшей марксистской идеи.[12] Однако, даже в наименее дальновидных тогдашних публикациях, где теоретически наивно и напрямик прокламировалось, будто   "полное  соответствие   между производительными силами и производственными отношениями социализма не предполагает, а    исключает  противоречия между ними"[13],– даже там социалистический строй отнюдь не провозглашался находящимся где-то вне компетенции конституирующих диалектических принципов; наоборот, деятельно подыскивались и выставлялись различные (другой вопрос – удачные или нет) альтернативные формулировки закона единства и борьбы противоположностей применительно к социалистическому экономико-политическому организму, которые и конкретизировали бы названный закон, и в то же время позволяли избежать излишней его,– если можно так выразиться,– драматизации, непререкаемости указания на обязательный, вроде бы, кризис и взрыв в завершающей стадии социодиалектического цикла.[14]

Стоило бы также припомнить,– пожалуй,– что в первоисточнике концепции "полного соответствия" – в работе И.В.Сталина "О диалектическом и историческом материализме" – нигде не сказано подобных вещей, якобы полное соответствие социалистических производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил "исключает противоречия между ними"; там сказано только, что "полное соответствие" в социалистических условиях исключает разрушение производительных сил и экономические кризисы. Но это, как говорится, две большие разницы.[15]

Снова,– быть может,– нелишним окажется напомнить и то, что вообще при формировании представления о политической экономии социализма как о науке, широко опирающейся на принцип соответствия, толкуемый в качестве центрального закона всемирноисторического развития, экономико-философское мышление в нашей стране брало за отправной пункт трактовку марксистской политэкономии как учения о "возникновении, развитии и упадке" системы   капиталистических  производственных отношений, о крахе и революционном взрыве    капиталистического  строя в результате непреодолимого иными путями, антагонистического противоречия между его базисом и производительными силами.

"В этом смысле,– совершенно верно аргументировал, например, С.А.Бессонов,– марксистская политическая экономия всегда была, есть и будет непосредственной теорией социальной революции, непосредственной теорией классовой борьбы пролетариата." Марксистская политэкономия как теоретическая дисциплина,– с тогдашней точки зрения,– занимается "вскрытием и изучением тех внутренних противоречий, которые ведут капиталистическое общество к социальной революции и к гибели".[16]

Между тем, всё настоятельней замаячил вопрос,– как приспособить вышеочерченное к постижению социалистических базисных отношений, к периоду уже не ожесточённой, открытой классовой борьбы, а сравнительно устабилизовавшегося, "спокойного" созидания нового общественно-экономического уклада? Не начинать же с первых дней существования социализма (когда он практически-то ещё и построен не был) прорицать на тему неминуемо-де предстоящего его "упадка"! С другой стороны, при этом "общезначимость материалистической диалектики" во всемирноисторическом масштабе, равно как необходимость сохранить, не сглаживать животворную глубинную "контрарность" объективно-диалектической конструкции способа производства,– вопреки некоторым нынешним заявлениям,– ни на миг ни малейшему сомнению не подвергались. "Все мы … думаем,– можно сослаться здесь на того же С.А.Бессонова,– что изучение противоречия между производительными силами и производственными отношениями есть единственный метод познания законов общественного развития /курсив мой – Т.Х./.  ... Маркс, Энгельс и Ленин открыли тот факт, что действительное развитие совершается именно в силу указанного противоречия. Поэтому мы изучаем его и доискиваемся до него во всех случаях … не для того, чтобы прочитать какое-то марксистское "Отче наш", а потому, что если мы этого делать не будем, мы ничего не поймём в общественном развитии."[17]

Создавшуюся теоретическую и идеолого-практическую дилемму и разрешила,– в конечном итоге,– концепция характерного "раскачивания" социоструктурных отношений, внутри базисного цикла, "от роли тормоза к роли главного двигателя" производительных сил, от точки "полного соответствия" – т.е., широко распахнутого перед производительными силами, общественно-"подготовленного", общественно-структурированного "простора" для развития – к точке, где соответствие нарушено, "простор" досконально вычерпан и откуда должен стартовать обновляющий производственно-отношенческий "скачок": внеинституционный, кризисный, с "разрывом" социальной целостности в эксплуататорском обществе, и  институционированный,  "безразрывный" в обществе антиэксплуататорском, социалистически (коммунистически) эгалитарном.

Слишком легковесны, поэтому, и не могут быть, на подлинно-теоретичном уровне, воспринимаемы всерьёз рассуждения, якобы положение о закономерности и неизбежности моментов "полного" соответствия базиса производительным силам (и о столь же неизбежном последующем "устаревании" базисных отношений, нарастании базисного "торможения" в системе),– якобы положения эти "фактически закрывали возможность анализа возникающих внутри способа производства противоречий".[18] На самом деле постановка вопроса о циклически чередующихся фазах "полного" и "нарушенного" взаимосоответствия между производительными силами и производственными отношениями и о путях выхода из опасной "тормозной" зоны социодиалектического цикла не только никаких возможностей научного анализа не закрывала, но наоборот – явилась гигантским шагом вперёд в исследовании объективной диалектики всей коммунистической формации. В диалектическом противоречии был верно уловлен и начал проясняться его, так сказать, позитивно-созидательный лик. Это поднимало марксистский диалектический подход поистине на новую ступень, позволяло ему всесторонне явить свою интеллектуально-эвристическую мощь не только в качестве боевого "метода" пролетарской революции как таковой, но и в качестве стратегической методологии мирного социалистического и коммунистического строительства. Говорить тут следовало бы не о "закрытии" каких-то возможностей, но скорее о том, что огромные   открывавшиеся  возможности, как на идейно-концептуальном, так и на непосредственно-практическом фронтах, оказались,– к великому прискорбию,– в течение длительного времени вне всякого разумного употребления.

Марксистская  трактовка  проблемы

некоторые  уточняющие  замечания.[^]

Следующий важный вопрос, который необходимо здесь затронуть, это разномасштабность базисных циклов ("крупные", "средние", "малые") и их   иерархичность, соподчинённость, "встроенность" друг в друга в общем процессе развития общественного производства.

Структурные, формообразующие отношения (к каковым принадлежат и отношения экономического базиса) представляют собой вообще отношения   качественные;  т.е., свойственный им тип движения – это "дискретный", совершающийся через достаточно продолжительные промежутки времени переход "скачком" с одного уровня сущностной определённости объекта на новый, более высокий. Между двумя скачками (на нисходящей ветви объективно-диалектического цикла) структурообразующие отношения, во-первых,  "держат" достигнутую высоту, а во-вторых,    конкретизируются,  "обрастают" бесчисленными деталями и подробностями, заключённые в них возможности развёртываются как бы "вширь" и "вглубь". Однако, путь "вверх" им до очередного скачка "заказан": постепенного, не скачкообразного подъёма на новый качественный горизонт не бывает.

Существеннейший этот момент и отразился в представлении о том, что производственные отношения, фактически, на протяжении всей собственно-рабочей фазы своей "жизни", с самого её начала неуклонно   устаревают, пока из формы развития производительных сил не превратятся в их оковы. Конечно, это нельзя понимать излишне прямолинейно: так, будто новые социально-экономические зависимости, не успев толком утвердиться, уже начинают делаться "всё хуже и хуже". Нет, следом за социопроизводственным скачком всегда простирается довольно длительный период, в течение которого новые отношения по присвоению средств производства именно  раскрывают  таящиеся  в  них  возможности  и плодотворно выполняют роль "главного двигателя" общественно-экономического прогресса. Лишь много позже разнообразные базисные "конкретизации" оказываются явственно направленными не столь на то, чтобы раскрыть возможности данного способа присвоения средств производства (ибо они уже все вычерпаны), сколько попросту на продление, любой ценой, существования наличной формы собственности, на увековечение власти господствующих в обществе классовых сил.

По мере "устаревания",– таким образом,– способ присвоения средств производства (т.е., сердцевина всей системы базисных отношений) перестаёт служить действительному развитию, становится всё более и более   манипулятивным: иначе говоря, основные экономические взаимосвязи всё в большей и большей степени, всё более откровенно и "цинично" работают не на действительный рост общественного благосостояния, а на обеспечение правящей элите её "неприкосновенной" доли в дележе богатства, хотя бы это достигалось даже и через нанесение прямого ущерба общественно-производительному механизму как таковому.

[^]Суть феномена "устаревания" производственных отношений,– отсюда,– можно было бы выразить термином элитаризация;  это не что иное, как процесс исторического "вырождения" класса собственников средств производства, утраты им исторической потенции и перспективы, внутреннего размежевания и образования откровенно-паразитической прослойки, которая грубо, своекорыстно    манипулирует   хозяйственными фондами, вместо того чтобы производительно их применять. Именно отчаянное сопротивление назревшим переменам со стороны переродившейся, но всё ещё всевластной "элиты" и составляет,– в эксплуататорском обществе,– ту  реальную  мощь, которая препятствует "мирному" выходу из нижней точки цикла и доводит конфликт до "разрыва" политико-гражданской целостности, до вооружённой классовой борьбы. Властные, собственнические привилегии – не та вещь, чтобы кто-то их кому-то уступил "по-хорошему", по доброй воле.

"Нужна, следовательно, сила, общественная сила, способная преодолеть это сопротивление. Такая сила нашлась в нашей стране в виде союза рабочего класса и крестьянства, представляющих подавляющее большинство общества. … В этом секрет того, что Советской власти удалось разбить старые силы общества, а экономический закон обязательного соответствия производственных отношений характеру производительных сил получил у нас полный простор."

"Использование экономических законов всегда и везде при классовом обществе имеет классовую подоплёку, причём знаменосцем использования экономических законов в интересах общества всегда и везде является передовой класс, тогда как отживающие классы сопротивляются этому делу."[19]

Сегодня крупнейшим упущением наших обществоведов, и в первую голову политэкономов, при рассмотрении проблемного узла, связанного с диалектикой производительных сил и производственных отношений, именно и обнаруживает себя,– как мы убеждены,– смазанность, если не фактическое игнорирование вот этой    классовой  подоплёки    всего "дела" срабатывания экономических закономерностей, затянувшаяся невычлененность того решающего обстоятельства, что реальным, "последним" движущим агентом здесь всегда выступают,  в конечном счёте,   люди,  людские массы, занимающие то или иное положение касательно средств производства, владения и распоряжения ими.[20]

Подобно тому как "устаревание" базисных структур персонифицируется, так сказать, в процессах расслоения и паразитической "элитаризации" правящего класса,– точно так же и нарастающее при этом    затормаживание  общественно-производительного аппарата находит выражение себе, прежде всего, в "ухудшении самочувствия"  главной  производительной  силы – трудящихся масс, включая сюда и прогрессивные интеллектуально-творческие элементы общества, которые по характеру своей деятельности и по своим гражданским устремлениям, независимо от номинального общественного статуса, принадлежат во все времена    народу,  а не эксплуататорской верхушке.

Специфический "наезд" омертвевшего базиса на производительные силы в тормозной зоне цикла и означает,– в сущности,– что трудовой народ, как главная составляющая производительных сил и как   субъект, побудительно-творческое начало в движении экономического организма, слишком уж оттеснён, "отжат" от распоряжения средствами производства, его созидательный импульс подавлен и отчуждение это достигло такой степени, при которой, попросту, имеющаяся  форма  соединения  работника  с  материально-техническими условиями  производственного  процесса  более  нежизнеспособна  и не может обеспечить сколь-либо эффективное функционирование общественного хозяйства.

Стало быть, "устарелость" базисных отношений – это, как мы выяснили уже, их  элитаризация  и, углубляясь далее, это распад, разложение наличествующей  формы  соединения  массового  производителя  со  средствами  производства  (или, по крайней мере, возникновение в ней – она же  форма  собственности  на средства производства – каких-то труднопоправимых "дефектов", заметно замедляющих и обескровливающих хозяйственное развитие).

[^]С полученным только что заключением мы вплотную "вышли" на основательно запутанную в нашей литературе проблему, которая в статье В.Куликова,– например,– излагается следующим образом:

"Нет ясности … в вопросе о том, в чём суть противоречия между социалистическими производственными отношениями и производительными силами."

"Так, можно встретить положения и об опережении и об отставании социалистических производственных отношений в реально существующем

виде от имеющихся производительных сил."[21]

Между тем (как мы стремились показать), суммирующее, окончательное выражение "несоответствия" социоструктурных отношений дальнейшим потребностям развития общественного производства – это разрушение, разлад, "выход из строя"  формы  соединения  личностных  и  вещных  факторов  производительных  сил. Вся тяжесть базисного "торможения", в критической зоне социопроизводственного цикла, наваливается в основном на материально-технический, "объектный" фактор.[22]

Что же касается фактора личностного, человеческого, он в полосе "рассогласования" фигурирует словно бы в двух ипостасях. С одной стороны, как сравнительно пассивная толща "трудовых ресурсов", он оказывается жертвой, ущемлённым и страдающим "участником" общего захирения и упадка. С другой стороны, при подходе к точке социодиалектического кризиса в недрах главной производительной силы начинает разгибаться всепобеждающая пружина её   субъектности, и непосредственный производитель всё категоричней заявляет о себе как революционно-обновляющий, революционно-творческий "фермент" исторического процесса.

Итак, в нижней точке цикла

форма соединения рядового трудящегося со средствами производства дальше "не работает";

материально-технический рост погашен, придавлен (заторможён) устаревшим базисом;

главная производительная сила в её    объектном   (сравнительно пассивном) измерении также "придавлена", заторможена;

главная производительная сила в её    субъектном   (активно-революционизирующем) облике оказывает резко возрастающее сопротивление процессу "элитаризации" отношений собственности, в массах вызревает общий контур представления о новой, более совершенной и демократичной структуре доступа к средствам производства. Передовые политические институты – такие, как   партия   класса–революционера – подхватывают это рождающееся предвосхищение и требование общественного обновления, придают ему стройный, идейно-теоретически отшлифованный вид, "возвращают" массам и делают знаменем борьбы за неизбежно надвигающиеся преобразования. Форма  собственности,  тип  отношений  присвоения  меняется  (революционным или "мирным" путем); это и значит – происходит  приведение  в  соответствие  противочленов общественно-экономической диалектики, противостоящих сторон общественно-экономического целого. Однако,– всё-таки,– "приведение в соответствие" чего с чем?  Отставшего,  "элитаризовавшегося" базиса с  ушедшим  вперёд  главным элементом производительных сил как  субъектом    социально-исторического развития.

Следовательно, в нижней точке цикла, описываемого схемой "соответствия", имеет место  отставание  базиса от новых потребностей развития производительных сил, носителем и воплощением каковых потребностей и запросов является отнюдь не техническая компонента экономики (она здесь как раз угнетена), а  главный  производящий  класс, вкупе со своими социальными союзниками,  взятый  как    субъект,   революционизирующий  агент  общественного  прогресса.

Т.е., нижняя точка ещё раз: технический фактор производительных сил "придавлен", на нём "лежит" утративший работоспособность, оккупированный манипуляторами базис; человеческий фактор производительных сил как носитель субъектно-творческого заряда в общественном развитии нацелен "взломать" неработоспособный базисный "монолит", и поэтому он по сравнению с базисом,  с наличествующей формой собственности  ушёл  вперёд: базис же  отстал,– но не от "техники", а  от  субъектно  взятой  главной  производительной  силы.

Теперь, что мы имеем в результате объективно-диалектического "скачка" (революционного или "мирно"-реформаторского), в верхней точке цикла?

В верхней точке цикла

косные классовые (или "псевдоклассовые")  элементы, персонифицировавшие собою "элитаризацию" системы производственных отношений, так или иначе обезврежены, рассеяны, устранены и т.п.;

форма соединения со средствами производства изменена в интересах главной производительной силы   как субъекта[23];

старые производетвенно-отношенческие "завалы" в принципе разобраны, творческая инициатива главной производительной силы снова на какое-то время получила общественно-гарантированный "канал" для своего излияния, а это означает – и перед фактором материально-техническим открылся простор для быстрого и энергичного наращивания на перестроенном социоструктурном фундаменте.

Т.е., верхняя точка:

базис    возвращён к соответствию – полному    соответствию, если угодно,– с субъектно-творческими требованиями главной, личностной составлявшей производительных сил (иначе говоря, и с производительными силами "в целом");

базис  опережает  материально-техническую составляющую, создавая ей "структурное пространство" для роста и выступая по отношению к ней (а также и по отношению к личностному фактору как массиву "трудовых ресурсов") в роли "главного двигателя".

[^]Со всей отчётливостью надо представлять себе тут ту картину что весь "жар", вся "раскалённость" объективного общественно-диалектического противоречия сконцентрированы, на нижнем участке цикла, в столкновении между закостеневшим базисом (или, персонифицирующей это окостенение перерожденческой "элитой") – и классом–производителем, главным элементом производительных сил. Но не между базисом и "техникой"!

Стороны противоречия по схеме  "соответствия", вступающие между собой в конфликт (собственно в "противоречие", в расхожем смысле определения),– это

главный  элемент  производительных  сил  как  общественно-исторический    субъект.

и,  повторим вновь,  косные, перерожденчески-"элитаристские" слои, персонифицирующие  устаревание  производственно-отношенческих структур, "заклинивание" формы  соединения  производителя  со средствами производства.

Сообразно всему сказанному, и достижение (в верхней точке цикла) нового, более содержательного и эффективного социоструктурного "соответствия" заключается в том, что базис теперь обеспечивает, прежде всего,  очередную  необходимость  исторического  подъёма  и  самораскрытия  производящей  массы  как  субъекта;  и лишь постольку, поскольку может реализоваться эта   доминирующая   необходимость,– в зависимости от этого "идёт в рост" и материально-техническая часть.

Таким образом, "материально-техническая база" движется, в рамках основного социодиалектического противоречия, от пассивно-страдательной "придавленности" прежним, устаревшим составом производственных отношений – к оживлению, расцвету,  разноаспектному наращиванию в том освобождающемся перед ней "просторе для развития", который возникает благодаря воцарению реорганизованного их (производственных отношений) состава. Никогда и нигде техника,– если говорить о ней как о компоненте    действующей    системы общественного производства, а не как об отдельных поисковых экземплярах,– не бывает "выше" господствующей производственно-отношенческой структурности, в границах которой она совершает свой "жизненный путь" от рывка в заново освободившийся "простор" до неотвратимого (хотя и временного, конечно) очередного захирения. И не техника бросает вызов дегенерирующему базису, "проламывает" его,– это может сделать только класс – гегемон и субъект наступающего нового периода, нового витка общественно-экономической истории. Кроме всего прочего, в момент базисного перелома (скачка) техника меняет своё качество – новая хозяйственная эпоха никогда не нянчится, так сказать, с тем техническим парком, который ей достался, она просто создаёт себе другой,  какой считает для себя нужным и адекватным.

"... Маркс прекрасно понимал, что каждой социальной эпохе, каждой общественной форме соответствует специфическое, только этой общественной форме присущее, сочетание орудий труда и технических приёмов …"

"Нигде и ни при каких обстоятельствах Маркс не противопоставлял и не мог противопоставлять материально-технического процесса его общественной форме, по той простой причине, что, по смыслу всего учения Маркса, без общественной формы нет и не может быть материального производства."[24]

Следовало бы отметить,– возможно,– что и вообще в излагаемом нами взгляде (производственные отношения в фазе "полного соответствия" соответствуют не чему иному, как личностному элементу производительных сил, а элемент вещно-технический    опережают,  в фазе же "несоответствия" они    отстают   от ушедшего вперёд личностного элемента, но прочно "стреноживают" технический прогресс),– во взгляде этом никаких особых "сенсаций" не содержится, он был у нас в своё время широко и совершенно справедливо принят как нечто само собой разумеющееся.

"В условиях капитализма,– читаем, к примеру, у Н.А.Вознесенского,– рабочий класс – главнейшая производительная сила – находится в антагонистическом противоречии с буржуазными производственными отношениями, связывающими его развитие."

"Когда  говорят, что  производительные  силы  восстают  против капиталистических  производственных  отношений, это  значит, что  рабочий класс  восстаёт  против  тех  производственных  отношений, одной  из  сторон которых  он  сам  является.  В  этом  проявляется  роль  производительных  сил как  основы  развития  общества.  Рабочий класс, организованный в своё государство, открывает простор своему собственному развитию, а вместе с тем и всему трудящемуся человечеству, скованному капитализмом."

"Социалистические производственные отношения играют ведущую роль в освоении новой техники. … Техническая реконструкция стала возможной лишь на базе социалистических производственных отношений, так как только они дают широкий простор развитию производительных сил."

"Социализм означает развитие новой техники. Но мы принуждены использовать (критически использовать) и технику капиталистических стран. ... Однако социалистическая реконструкция должна создать … невиданную для капитализма технику."[25]

Среди наших нынешних авторов неоднократно и достаточно определённо указывал на производственные отношения как на "решающий фактор научно-технического прогресса" Л.Абалкин.[26]

"Решающее условие ускорения, перевода экономики на интенсивный путь – совершенствование производственных отношений. Это строго марксистская постановка вопроса. Она даёт ориентиры для практики и предостерегает от чисто технологического подхода к сложнейшим социально-экономическим явлениям.

Научно-технический прогресс таит в себе колоссальные возможности умножения производительной силы труда, радикального повышения эффективности производства. Но понять, почему он порой протекает медленно и вяло и что надо сделать для его ускорения, можно только при анализе производственных отношений.

В этом  центральном  вопросе  ощущается  наиболее  серьёзное  отставание общественных, прежде  всего  экономических  наук."[27]

Соглашаясь целиком с Л.Абалкиным, что неразберихи в затронутом, вот именно центральном пункте накопилось,– действительно,– невпроворот, выделим "фокусирующее", роковое, если можно так выразиться, заблуждение здесь, в которое упираются все прочие недоразумения и срывы: это попытки вывести научно-техническое развитие из-под эгиды базисных, социально-классовых отношений и рассматривать его как некую самодовлеющую стихию, на которую лишь "потом" и словно бы извне накладываются социально-экономические параметры. Подобное в корне ошибочное истолкование разительней всего проявилось, пожалуй, в теории так называемой "общечеловеческой (универсальной и т.д.) научно-технической революции" как некоего "глобального международного процесса", "глобального процесса современности", каковой процесс представляет собой "революционное изменение  материально-технического  базиса/?/ общественного производства, его содержания и формы/?/", протекает практически индифферентно "и в рамках капиталистических, и в рамках социалистических производственных отношений",– более того, "вопреки" производственным отношениям капиталистического мира,– и лишь где-то на выходе, так сказать, завершается "противоположными социально-экономическими последствиями" "в разных общественных системах", "в условиях капитализма и социализма".[28]

Следует прямо заявить (причём, в который уже раз!), что вся эта "позиция" имеет весьма мало общего с марксизмом и что её приверженцам давно бы пора,– в духе времени,– признать и наличие острейшей критики в их адрес, и перестать препятствовать проникновению критических возражений на страницы нашей печати, и ответить на критику, наконец, не фигурой умолчания, но внятными аргументами, коль скоро таковые у них найдутся.

С подлинно  марксистской  точки зрения, вещно-технические компоненты производительных сил не могут ни развиваться, ни попросту быть представлены помимо общественных, производственно-отношенческих предпосылок, и не общественно-экономические закономерности являются "последствиями" развития техники, а наоборот – научно-технический прогресс везде и всегда, без каких-либо исключений, сам выступает    последствием   более глубоких сдвигов в развитии   человека   как  материального, естественноисторического существа  и в структуре "общественных отношений людей по производству" (В.И.Ленин).[29] Сама по себе, в абстракции от вызывающих её к жизни и использующих её людей, техника ни в какие "антагонизмы" с производственными отношениями не входит[30] и не может, в массовом масштабе, прогрессировать "вопреки" наличествующей базисной, производственно-отношенческой реальности. Сегодняшняя западная техника и технология не "противоречат" буржуазно-эксплуататорскому базису, а   полностью адекватны   ему и безотказно его обслуживают, воспроизводя своими "внутренними" спадами и подъёмами именно   базисную   динамику современного капитала. Невозможно   марксисту   рассуждать о развернувшейся в ведущих капиталистических державах где-то в середине нашего века "научно-технической революции" – и "проглядеть", что параллельно и чуть раньше, как ей и положено, там шла  революция "кейнсианская": обращение по всему фронту к государственно-монополистическому регулированию частнособственнической экономики, основательнейшая структурная передвижка в   базисном   строе капитализма, на несколько десятилетий приоткрывшая мировой буржуазии своего рода "второе дыхание". При помощи, между прочим, очень точно нащупанного и сообщённого стимулирующего толчка научно-техническому прогрессу! Любопытным образом, и непредугаданная нашими "футурологами", застигшая их врасплох "индивидуализация" новейших технических средств на Западе (персональные компьютеры и т.п.) также весьма прозрачно повторила и "обеспечила" собой возобладавшую  социально-экономическую, на сей раз монетаристскую установку: на хозяйствующего субъекта как на предельно "автономного", "атомарного" рыночного агента.

Нужно быть хуже, чем слепцом,– нужно быть не желающим видетъ,– чтобы многие годы "не замечать" непозволительного, дискредитирующего комизма подобной "концепции", которой если верить, то по одну сторону границы добрых уже лет двадцать "томятся в бездействии" прекрасные социалистические производственные отношения, преисполненные всяческих преимуществ и в совершенстве соответствуюище "научно-технической революции", но она почему-то упорно с ними не "соединяется",– а по другую сторону производственные отношения пребывают с этой самой революцией "в антагонистическом конфликте", и тем не менее, она в них прямо-таки бурлит, без каких-либо явных и чрезвычайных к тому стараний, прилагаемых правительствующими органами.

Не разумней ли было бы прекратить бестолку тянуть драгоценное время в угоду амбициям группки запутавшихся "теоретиков", стать на  действительно   марксистскую теоретическую почву и признать ту неопровержимую, хотя и куда как малоприятную истину, что буржуазия середины нашего столетия   смогла   изыскать какие-то базисные, производственно-отношенческие резервы для существенного инженерно-технического прорыва вперёд, мы же концептуальный ключ к переводу социалистического базиса в положение "главного двигателя" за минувшую четверть века прочно потеряли.[31]

Вот и надо вновь его, этот ключ, обрести; но для этого необходимо, в первую очередь, со всей решимостью избавиться от деструктивной ориентировки на какое-то механическое "соединение" протекающей в чужих краях "научно-технической революции" с преимуществами нашего строя, социалистической системы хозяйствования и т.д.,– причём, пресловутые "преимущества" выглядят как некие пустопорожние "вместилища", безучастно ожидающие, когда их начинят импортированным из-за рубежа "содержанием". Однако, столь странных и фантастичных по своей природе "преимуществ" у социализма, да и ни у какого иного общественного устройства в мире, от века не было и не может быть. Вещественно-технический рост рождается не из искусственного, деревянного прилаживания производительных сил одной формации к базисному костяку другой,– это вообще нелепость,– но из теснейшего взаимодействия объективно-диалектических противочленов   данной,  единой социопроизводственной целостности, взятой во всей её исторической определённости и конкретности. Чтобы "подтолкнуть" материально-технический разбег, нужно "свой" базис  привести  в  соответствие, прежде  всего, с  не  терпящими  отлагательства  перспективными  запросами "своих"  трудящихся  масс. Если этого не сделать, бесполезно возить технику из чужих стран: она будет вяло и безжизненно отторгаться заторможёнными хозяйственными связями, а не "соединяться" с ними,– в чём мы имели прискорбно многообразную возможность убедиться на протяжении последних полутора десятков лет. По существу, "теория научно-технической революции" ("марксистско-ленинская", как её подчас не колеблются титуловать), не сыграв абсолютно никакой мало-мальски позитивной роли, превратилась в неразборчивую, пресмыкательскую апологетику западного технико-технологического уровня и в "теоретическое" обоснование безудержных закупок оборудования за рубежом; "последствия" же, которые не замедлили отсюда разверзнуться, ныне достаточно хорошо известны.

"Что и говорить, мы с опозданием поняли, какие ловушки расставлены на торговых дорогах, ведущих на Запад. … Вред наносился уже самой идеей, согласно которой покупать на капиталистическом рынке проще, чем создавать самим."

"Сложилась порочная философия подражания и посредственности."

"… многие хозяйственники ... стремятся решать свои проблемы за счёт импорта без учёта государственных интересов. Такой подход порождает безынициативность разработчиков, неверие в свои силы и возможности. С подобными настроениями пора кончать, причём бесповоротно."[32]

Социоструктурным "главным двигателем" процесса, получившего наименование "современной научно-технической революции", явились и являются пока что,– сколь это ни печально,– буржуазные, а не социалистические базисные отношения. И здесь нет другого пути заново перехватить историческое лидерство, кроме как  создать  даже  не  просто "такие же", но  ещё  гораздо  более продуманные, "изощрённые" структурные  условия  для  высвобождения творческого  потенциала   нашего   господствующего  класса – рабочего класса  в  союзе  с  колхозным  крестьянством  и  всеми  трудящимися,– нежели те, которые буржуазия сумела создать для себя.

[^]Следующим шагом предпринятого здесь рассмотрения, "вооружившись" вышеизложенным, попробуем ещё несколько ближе взглянуть на наши сегодняшние проблемы, более чем остро назревшие и для теоретического, и для практического "вмешательства".

С 1983г.,– примерно,– мы регулярно слышим о том, что "нам надо трезво представлять, где мы находимся", в историко-логическом смысле.[33] Со всей очевидностью, при тех отправных принципах, которыми мы в данной работе руководствовались, ответ на вопрос о конкретно-историческом "местонахождении" общественного организма означает указание: в какой  стадии  (точке)  и  какого именно  базисного  цикла.

Своевременно теперь обратить внимание, что циклы "срабатывания" закона соответствия как основного общеформационного (и "межформационного") противоречия могут быть самого разного "объёма" и образуют в совокупности не монотонную плоскостную последовательность, но сложную многоплановую иерархию, в которой с разной скоростью, в разном ритме "устаревают" и "омолаживаются" разные по масштабу и значимости "пласты" производственных отношений.

Так, всякую формацию как целое охватывает грандиозный "мегацикл" медленного, но неуклонного устаревания   определяющего   для неё присвоенческого отношения; к примеру, необратимо устаревает глубинное отношение купли–продажи рабочей силы в качестве товара, на чём держится капиталистический способ производства как таковой. Однако, нисходящая ветвь главного мегацикла "унизана" налагающимися друг на друга подциклами среднего и малого "калибра", в черте которых господствующий класс периодически приподнимает оседающий "структурный потолок", более или менее вынужденно, а когда и осознанно уступает "веяниям времени", настояниям массового производителя, энергично ищет новые источники производительной инициативы в своих собственных "недрах", освобождается (порой самыми жёсткими мерами) даже и от отдельных своих слоёв, если они превращаются в балласт, снижают общую жизнеспособность класса, сделались слишком одиозны в глазах трудящихся и т.д.

Такого рода подциклами – во всемирноисторической "карьере" буржуазии – явились переход от "вольной", "неограниченной" рыночной конкуренции к конкуренции монополистической, затем упоминавшийся уже "кейнсианский" (условно говоря) поворот – утверждение возможности и неизбежности активнейшего "соучастия" буржуазного государства в процессах капиталистического воспроизводства, а в наши дни – поворот (также условно) монетаристский, "рейганомический", с новым упорством воспротивившийся хозяйственной экспансии государства и уцепившийся за тезис, что "экономика представляет собой сумму хозяйственных единиц, связанных через рынок".[34] Соответствующие базисные изменения – при вступлении в очередной подцикл – каждый раз ознаменовывались, подкреплялись и сопутствующей волной материально-технического оживления и обновления; в частности, волна, структурно сопряжённая с кейнсианством в экономической политике, стала именоваться  второй  промышленной (или "научно-технической") революцией. Кстати, и явственное притормаживание второй промышленной революции в западном мире, обнаружившееся в конце 60-х годов[35], по времени также совершенно чётко совпало (как и следовало ожидать!) с общим идейно-практическим "истощением" кейнсианской методологии.

Само собой разумеется, что аналогичный анализ,– основывающийся на вычленении крупных производственно-отношенческих перестроек (и их материально-производительных последствий) по ходу устаревания определённой "долгодействующей" структуры собственности,– аналогичный анализ вполне и всецело применим и к социализму.

В продолжение всей социалистической фазы развития коммунизма постепенно и неотвратимо   устаревает   (надо "трезво", вот именно, смотреть тут на вещи!) её системообразующее отношение – соединение конкретного производителя с обобществлёнными материально-техническими предпосылками производства по принципу "рабочей силы", строго возмездной затраты живого труда согласно стоимости средств его расширяющегося и улучшающегося самовозобновления.

Существеннейшей базисной задачей социализма является, бесспорно,– "наладить контакт" с товарно-денежными отношениями; иными словами, найти свою, имманентную новому общественно-экономическому порядку   модификацию  стоимости   и отрегулировать всю товарно-денежную подсистему социалистического базиса так, чтобы она нацеливалась на своеобразное естественное "самоизживание", деятельно помогая расцвету социалистической экономики, подготавливая и приближая эру материального изобилия, распределения "по потребностям" (а стало быть, и затрат труда по принципу уже не "рабочей силы", но  творческой  способности).

На нелёгком, в общем-то, пути формирования социалистической модификации стоимости отчётливо проступают качественно, структурно разнящиеся между собой этапы, которые и являются, для нашей страны, внутренними подразделениями (подциклами) социодиалектического "мегацикла", объемлющего всю низшую фазу коммунистического уклада: это военный коммунизм, нэп, затем преодоление нэпа, период "собственно социализма" – его построения, упрочения, обретения им развившегося, исторически детализованного, адекватного экономического фундамента (30-е – 50-е годы). Именно этапом  построения  и  полной, окончательной  победы  социализма, а не какими-либо ещё временами, надлежит датировать и выработку  социалистической  модификации  стоимости  в её решающих, "габаритных" очертаниях,– что должно быть ясно всякому здравомыслящему человеку. Ибо, если отрицать факт успешной структурной ассимиляции стоимостных отношений уже    построившимся   социализмом, факт создания адекватной реальному социализму формы продуктивного использования столь ответственной экономической категории, как стоимость,– это всё равно что заявлять, будто социалистическое общество "выстроилось" помимо органичного ему экономического содержания и не несло такового содержания в своём составе, но тогда попросту невозможно постичь, в чём же заключалось его "построение" – и имело ли оно место в действительности.[36]

И наконец, последний этап (к сожалению, чересчур затянувшийся) – это начавшееся примерно со второй половины 50-х годов   расшатывание    социалистической модификации стоимости, а затем серьёзнейшее её нарушение (если не разрушение) в итоге так называемой "экономической реформы" 1965г.,– каковая "реформа" повлекла за собой беспрецедентное в истории нашего государства по длительности и болезненности, двадцатилетнее экономическое торможение, со всеми его результатами, нынче широко обсуждаемыми, так что здесь можно специально не останавливаться на них.

[^]Стоящая на очереди, жизненно-значимая для нас проблема очевидна (а надо сказать, что она носит в современных условиях переломный характер не только для нас, но и для всего мирового социалистического содружества и международного рабочего движения): необходимо выйти из пагубного "подцикла", частично порождённого, частично довершённого "хозяйственной реформой", дать простор творческим устремлениям масс, вернуть исковерканный "реформой" базис в позицию "главного двигателя" производительных сил, убрать структурные "запруды", перегородившие сегодня русло научно-техническому прогрессу. Необходимо "возвращение" (на новом, конечно, уровне),– но куда? И тут мы должны со всей категоричностью возразить распространившимся, более или менее завуалированным призывам относительно "возвращения к нэпу".[37]

Нэп – это социометодологический приём, практиковавшийся в  переходный  от  капитализма  к  социализму  период  и самим его инициатором, В.И.Лениным, бесчисленное количество раз и совершенно однозначно охарактеризованный как "стратегическое отступление", как вынужденное "приземление" на почву фактически ещё существовавших тогда капиталистических отношений, как ""реформистский", постепеновский", осторожно околичный метод действий в коренных вопросах экономического строительства, метод подведения масс в мелкокрестьянской стране "к основам социализма".[38] Спрашивается,– коль скоро уж мы с такой похвальной откровенностью признали, что сбились с верного курса,– не логичней ли поискать эталона для подражания и "возврата" не в переходном периоде, а всё-таки  в  самом  социализме, когда здание его оказалось отстроено и поднялось практически во весь свой рост? Неужели   зрелый социализм, осуществивший индустриализацию, коллективизацию сельского хозяйства и культурно-кадровую революцию, так и не создал ничего экономически более высокого, чем методология государственно направляемой торговой смычки "доиндустриального" пролетария с "доколлективистским" крестьянином–единоличником? Согласиться с этим не представляется возможным. Подобные "новаторские", с позволения сказать, рекомендации способны лишь ещё глубже загнать нашу экономику и общество в целом в беспросветный тупик, в котором и без того уже крайне опасно далее находиться.

Между тем, в соответствующий исторический момент с нэпом как "отступлением" было покончено, и на следующем этапе возникла типично социалистическая схематика функционирования товарно-денежных отношений в рамках общественной собственности на средства производства (социалистическая модификаций стоимости).

Специфицирующая, "опознавательная" черта социалистической модификации стоимости – это прямое, "явное" складывание в ней дохода ("прибыли", стоимости прибавочного продукта)  пропорционально  затраченному  живому  труду: т.е., формирование дохода, реального общественного богатства, а значит, и дальнейшее его распределение и употребление в дело, совершаются целиком  в  интересах "носителя" живого  труда – конкретного,  непосредственного  работника. Ведь господствует в экономике, подчиняет её своим интересам тот фактор, который "адсорбирует" собою создаваемый в производстве доход. Углубляться в подробности мы здесь не можем, но эмпирически "налипание" стоимости прибавочного продукта на затраты живого труда выражается в том, что доходообразующую компоненту в цене (в форме налога с оборота) содержат, в подавляющей части, средства  воспроизводства  рабочей  силы, или предметы народного потребления. Цены же на  средства  производства  от функций аккумулирования дохода в значительной мере освобождены. Политика низких цен на средства производства выступала мощнейшим рычагом разумного, справедливого  экономического  принуждения[39], побуждала к бережливости в затратах всех видов ресурсов, стимулировала отыскание прогрессивных научно-технических решений, вызывала непрерывное, массовое снижение себестоимости всей вырабатываемой в народном хозяйстве продукции. В свою очередь, это позволяло систематически и весьма ощутимо понижать уровень розничных цен, причём   основных, а не на какие-то не встретившие ожидавшегося покупательского спроса товары.

Снижение уровня основных потребительских цен, проводившееся одно время,– как известно,– ежегодно, служило эффективным и глубоко демократичным способом улучшения благосостояния трудящихся, содействовало воспитанию культурного, умеренного отношения к материальным благам, не давало развиваться уродливому и антисоциалистическому по своей сути феномену "престижного", "расточительного" потребления. Вне всяких сомнений, найденная наконец новая модификация стоимости ("двухмасштабная система цен", как её иногда называли) ещё нуждалась в немалом совершенствовании, но её работоспособность была убедительно доказана, продемонстрирована, и фактический её "разгром" в 60-х годах, безусловно, явил собой едва ли не наиболее нелепую и бессмысленную экономическую катастрофу за всю историю социализма в нашей стране.

[^]Согласно общему замыслу "хозяйственной реформы", роль фактора – аккумулятора продуцируемого в экономике дохода опять сместилась  от  живого  труда  (от средств воспроизводства рабочей силы, или товаров массового потребления)  к  средствам  производства, производственным фондам. Тем самым был сделан крупнейший шаг назад от научного и политико-практического освоения фундаментального марксистского принципа  создания  новой  стоимости  исключительно  и  только  живым  трудом – принципа, который всемирноисторически впервые "вышел на поверхность", наглядно реализовался во всём процессировании нашего народного хозяйства к концу 40-х – началу 50-х годов. Провозглашение вещественно-технической стороны производительных сил преимущественным (а по первоначальным намёткам – вообще чуть ли не единственным) продуцентом дохода означало неизвестно на что нацеленное "рекультивирование" модификации стоимости, свойственной буржуазному строю, где ввиду частной собственности на средства производства возникает особая "объективная кажимость", будто доход порождается капиталом, фондами самими по себе, а не сопрягающимся с ними живым трудом.

Вспомним теперь рассуждение, развёрнутое нами несколько ранее,– об   элитаризации  базисных отношений как свидетельстве их так или иначе образовавшегося  несоответствия  наличному конкретно-историческому состоянию главного элемента производительных сил, перспективам и требующим скорейшего удовлетворения нуждам его (главного элемента производительных сил) развития. В социалистическом обществе главный элемент производительных сил выступает одновременно и в качестве собственника средств производства, и в качестве труженика; причём,– несомненно,– доминирующей является эта его вторая функция, которой в будущем предстоит перерасти в функциональность свободно созидающего творца, воспринимающего труд как естественную, органическую стихию своей жизнедеятельности.

Между тем, мероприятия 1965–1967гг.,– выведя на передний план фонды (как доходообразующий фактор) и отношение собственности на них,– резко акцентировали именно   собственнический,  а не творчески-трудовой аспект во всём социально-экономическом и социально-политическом облике рабочего класса как гегемона нашей формации (разумеется, и в "облике" всех его составных частей и союзников). В результате произошло даже не постепенное элитаризующее устаревание производственных отношений, а "разовое" грубое отбрасывание их вспять, к положению  объективно-диалектического  "несоответствия" здоровым  тенденциям  развития  главной  производительной  силы  социализма,– каковое несоответствие, к тому же, далее продолжало неудержимо усугубляться.

В отсутствие рыночной конкуренции капиталовложений и того жесточайшего дисциплинирующего воздействия, которое она оказывает на процесс "фондового" прибылеобразования в условиях буржуазной экономики, попытки наделить стоимость средств производства "прибылеобразущими" свойствами повсеместно и очень скоро начали превращаться в беззастенчивое   манипулирование  фондами (материально-техническими и прочими ресурсами) во имя наращивания "пустых" стоимостных объёмов, не обеспеченных должным товарным покрытием.

Сложился целый круг, целая сфера (причём огромная, поистине всеохватывающая) отношений некоей выморочной "псевдособственности" на средства производства, когда разрушительная внутренняя логика неверно установленного центрального экономического критерия – рентабельности к фондам – скрупулезно и изворотливо перерезает перед конкретным распорядителем фондов, хозяйственно-управленческим звеном того или иного ранга, почти что всякую возможность  применить  фонды  в  интересах  общества; и в то же время услужливо подсовывает вот уж действительно неограниченный "спектр" возможностей   манипулировать  средствами производства в узко-"корпоративных", эгоистически-групповых интересах именно данного, обособленно рассматриваемого хозяйствующего звена:  вздувать цены без соответствующего повышения качества изделий, отдавать предпочтение при изготовлении продукции дорогостоящим, неэкономичным материалам и инженерно отсталым технико-технологическим вариантам (ибо теперь наиболее "фондопоглощающая" продукция всегда, в конечном итоге, окажется и наиболее "выгодной", "прибыльной"), добиваться ущемляющих потребителя ассортиментных сдвигов и т.д. Но интерес эгоистически-групповой, "корпоративный" мы в настоящей нашей работе и характеризуем, обобщённо, как интерес "элитаристский", а движение системы производственных отношений в сторону разрастания в ней "корпоративизма",  эгоистической групповщины – как её "элитаризацию".

С натиском "псевдособственнических" (элитаристских, или корпоративистских) наклонностей, насильственно внедрённых в структуру нашего базиса в середине 60-х годов, в первую голову столкнулась,– понятно,– хозяйственно-управленческая "верхушка" отраслей, регионов и отдельных производственных единиц. И впрямь, какой же, даже субъективно честнейший хозяйственник "устоит" перед напором подобной "логики" экономических показателей, подобного "глупого положения"[40], когда у него финансовая ситуация – как его личная и его ближайшего окружения, так и вверенного ему коллектива,– тем "лучше", чем более… нерационально, расточительно, "антиинженерно" и в последнем счёте антигосударственно он организует порученный ему участок производства? И ведь это что касается людей субъективно честных; что же говорить о нечестных и недобросовестных, способных "логически развить" относительно "благопристойное" манипуляторство в его закономерный и неизбежный плод – откровенную уголовщину или равнозначную уголовщине халатность и расхлябанность?[41]

С трудом поддаётся уразумению столь безбрежная политэкономическая некомпетентность и наивность,– когда вообразили, декретируя "реформу", якобы в "высокоэффективной" западной рыночной экономике равная прибыль "садится" на капиталы, равные друг другу лишь по голой денежной стоимости; а значит, если и у нас в исчислении "дохода" отправляться от   голой стоимости  занятых в производстве основных фондов и материальных оборотных средств (как это, в сущности, и предусматривалось при установлении отраслевых нормативов рентабельности и сопряжённых с ними коэффициентов пересчёта прибыли по конкретным изделиям к себестоимости, стоимости обработки и пр.), то, дескать, наше народное хозяйство обретёт некий "автоматический" механизм стоимостной саморегуляции, который решит, наконец, судьбу товарно-денежных отношений в социалистических условиях и ещё превзойдёт, пожалуй, соответствующую западную "модель".

Между тем, конкурентоспособные на западном инвестиционном рынке капиталы "равны", прежде всего, не по пустой, абстрактной стоимости, а по своей внутренней технико-технологической организованности и "структурированности",– что достигается через действие законов частнособственнической "селекции" капиталовложений, их свободного межотраслевого перелива и беспощадной отбраковки недостаточно продуктивных. Если вы там попросту вбухаете "равный" вашему преуспевающему соседу капитал в устаревшее, малопроизводительное оборудование, то ни "средней" и вообще никакой прибыли не дождётесь, а прогорите и будете с рынка инвестиций экономически изгнаны. У нас же закон "борьбы капиталовложений за выживание" давно вытеснен несопоставимо более совершенным и перспективным по богатству своих общественно-экономических потенций законом планомерности и гармоничности (пропорциональности) народнохозяйственного развития.

Спрашивается,– при такой предпосылке что же может дать восстановление принципа прибылеобразования, который объективно-исторически "предназначен" работать лишь в паре с законом капиталистической конкуренции? (В "паре" с законом планомерного, пропорционального развития экономики работает  социалистическая  модификация  стоимости, как она была обрисована нами в предшествующих параграфах.) "Реанимация" фондового прибылеобразования даст лишь то, что закон планомерности потеряет своё "обеспечение" на конкретно-экономическом уровне, а социалистический распорядитель фондов – хозяйствующая единица – окажется поставленным в "глупое положение" псевдособственника доверенных ему средств производства, причём немедленно почувствует, что его  экономически  вынуждают  формировать у себя "доход", грубо "завязанный" на голую денежную стоимость материально-технической части производственного процесса.

Впрочем, корректно-гипотетическое будущее время всюду здесь следует заменить – увы – настоящим, реалистичней отражающим фактическую "диспозицию" вещей; ибо всё вышеперечисленное и ещё многое другое того же сорта воплотилось у нас, к сожалению, не только в теоретических выкладках и в предостережениях наиболее дальновидных экономистов, но и стало нашей самой что ни на есть прозаической, притом десятилетиями "непрошибаемой" повседневной действительностью.[42]

Возможно, нам тут возразят, что ведь явления бесхозяйственного отношения к фондам, не оправданной объективными неполадками убыточности и т.п. наблюдались и в эпоху 40-х – 50-х годов, и именно они-то,– собственно говоря,– подтолкнули и "спровоцировали" затеянную в 1965–1967гг. "экономическую реформу"; кстати, реформы оптовых цен производились и прежде – например, в 1949г. Спора нет,– нерадивое, убыточное хозяйствование, иждивенческие настроения среди части хозяйственных кадров, всё это и раньше встречалось; однако,– как досадное и весьма решительно, "сурово" искореняемое государством отклонение от некоей общественно вполне приемлемой "нормы". Но вот чего уж совершенно точно не было, так это разлагающей   массовой    "экономической"  заинтересованности   в накручивании рублей на голый, ещё не увенчанный никаким полезным результатом,  "бестоварный" стоимостной объём   затраченных  в процессе производства средств и предметов труда. А не было этого потому, что средства и предметы труда, со стороны их стоимости, практически не служили инструментом консолидации дохода – или служили таковым источником лишь в существенно ограниченной степени:  "фондовая" прибыль в оптовой цене любой промышленной продукции составляла величину порядка 4–5% к себестоимости и распределялась (при условии,– естественно,– производительного, общественно-нормального функционирования предприятия) равномерно по всем видам изделий, не создавая

а/ злополучной проблемы разнорентабельности, буквально измотавшей нашу экономику за минувшие двадцать лет;

б/ тем самым и экономической почвы для погони за работами и изделиями, "рентабельными"… по   затраченному  на них объёму материально-технических ресурсов.

Но коль скоро не возникало экономической "питательной среды" для манипуляторства обобществлённым производительным аппаратом именно   на  местах, по  месту   его конкретно-практического приложения и использования, то не мог пустить корней (в сколь-либо угрожающих для государственного интереса масштабах) и местнический – он же, в другой своей ипостаси, ведомственный – "корпоративизм",  знаменующий собою некую чрезвычайно опасную, в известном смысле кризисную линию   элитаризации, форсированного "устаревания" социалистических производственных отношений, развития резко тормозящего, тупикового "несоответствия" во взаимодействии противочленов социалистического способа производства.

[^]Проблему эту,– как легко убедиться,– мы фактически уже разобрали; осталось лишь сформулировать необходимые заключения и выводы.

Следует оговорить,– в первую очередь,– что само словоупотребление "противозатратный механизм" не совсем удачно: стоимостью измеряются единственно и только    затраты  – затраты живого и перенесённого прошлого труда, поэтому никакой здравой системы ценообразования и никакого разумного хозяйственного механизма, помимо  затратных  цен и затратного хозяйствования, в обществе с ещё не отмершими товарно-денежными связями существовать не может.

Другое дело – какую часть затрат считать   доходообразующей   частью, доходообразующим фактором. Вроде бы,– опять-таки,– для марксистов не должно возникнуть сомнений, что единственным и полноправным производителем "дохода", стоимости прибавочного продукта является только живой труд. Следующая загвоздка на этом пути – как реализовать идею порождения и аккумуляции дохода исключительно лишь затратами живого труда на уровне экономической "конкретики"? Ведь доход должен содержаться в цене определённого   товара;  какой же товар выступает наиболее адекватным экономическим "заместителем" затраченному живому труду, если сам труд (точнее, рабочая сила) при социализме не фигурирует в качестве объекта купли–продажи и рыночно-стоимостной формы не имеет? Вот эту-то сложнейшую задачу и разрешило (блестяще разрешило) Советское государство в период нахождения и утверждения социалистической модификации стоимости: товаром – "заместителем" затрат рабочей силы были безошибочно признаны средства  её  воспроизводства,  предметы массового потребления, и именно на их цены была отнесена экономическая нагрузка и, так сказать, обязанность "всасывать", консолидировать и объективно измерять собою образующийся в народном хозяйстве стоимостной излишек.

В нашей политэкономической и экономико-философской литературе всё ещё не достигнута нужная ясность в одном из ключевых пунктов всей этой проблематики (причём, по видимости – казалось бы – в пункте весьма понятном и простом): а именно, что экономика всегда подчинена интересам владельцев и распорядителей того производственного фактора, на стоимость которого реально "налипает" (и может быть столь же реально, осязательно   извлечён   владельцем) вырабатываемый в общественном производстве доход.

Так, в буржуазно-эксплуататорском хозяйстве прибыль "липнет" на вложенный капитал, кажимостно пропорциональна ему, и  никто, кроме  владельца  капитала, не может её из общего экономического кругообращения извлечь. В правильно построенной социалистической модификации стоимости основная масса чистого дохода общества принимает форму налога с оборота[43] и "липнет" на средства воспроизводства рабочей силы. Извлечь доход в форме налога с оборота из экономического процесса и реально, ощутимо им распорядиться могут лишь два агента:

социалистическое  государство  как представитель и выразитель объединенной   классовой воли  трудящихся;

конкретный, "поголовно" взятый трудящийся  как  конечный  потребитель  всех  создаваемых  благ, когда он ежегодно в определённом месяце обнаруживает, что цены на блага опять заметно снизились, благ появилось больше, качество их улучшилось и, таким образом, его жизненные запросы удовлетворяются шире и полнее.

Между тем, мы с конца 60-х годов имеем   нарушенную, "повреждённую" модификацию стоимости, в которой внушительную долю дохода вновь попытались "налеплять",– в подражание тому, как это совершается в капиталистической экономике,– на стоимость применяемых фондов. Спросим, однако,– кто же в итоге подобных нововведений "возобладал" у нас на экономическом поприще, кому   фактически   наиболее доступен "доход", формируемый по месту непосредственной   затраты  фондов и   пропорционально  осуществляемым затратам? Ответ немудрёный: преобладающей, в некотором нежелательном смысле "господствующей" экономической фигурой стало предприятие–изготовитель (или  ведомство–изготовитель),– изготовитель, поставщик продукции, по существу избавившийся от какого-либо разумного экономического контроля со стороны потребителя; ибо схема контроля через открытую рыночную конкуренцию задействованных в инвестиционном секторе фондов безвозвратно упразднена при учреждении общественной собственности на средства производства, а подлинно    социалистический  контроль через механизм низких и постоянно снижающихся оптовых цен развален "хозяйственной реформой".

В отсутствие же надлежащего потребительского контроля изготовитель будет "производить", главным образом,   затраты   сами по себе, затраты как таковые; притом не рациональные, экономически-"здоровые", общественно благотворные затраты собственного живого труда, но он именно примется изыскивать способы "вогнать" в свою продукцию и омертвить в ней, безотносительно к конечным результатам производства, по возможности больше труда   "чужого",  прошлого, овеществлённого. Ибо зачем же,– по этой извращенной логике,– вкладывать свой собственный труд, коль скоро признано, что и без приложения труда, самоцельно "плодоносят", дают "доход" все материально-технические атрибуты производственной деятельности,  вплоть до сверхнормативных скоплений разного неиспользуемого добра?[44]

Суммируя всё вышесказанное,– изнуряет и буквально опутывает нашу хозяйственную систему на сегодняшний день не какой-то расплывчато "затратный", а   "фондовый"   характер функционирования, приданный ей политэкономически безграмотной и всецело деструктивной по своим практическим последствиям "реформой" 60-х годов. Стратегические (причём грубейшие) промахи, которые оказались здесь допущены, это,

во-первых, глубоко недостаточное понимание   историчности,  объективной исторической "изменчивости"  экономических законов,  в том числе закона стоимости, а значит, непонимание и того, что в разных общественных укладах закон стоимости проявляется в разных своих   модификациях [45];

во-вторых, утрированное стремление обнаруживать одни лишь "ошибки" в предшествующем периоде нашего развития, неспособность (да и нежелание) понять, что мы попросту  не  могли  бы "окончательно построить" социализм   без  соответствующей ему   модификации  стоимости   и что искомую  социалистическую  модификацию  стоимости  в главных, сущностных её чертах удалось вполне успешно "схватить" и структурно зафиксировать к началу 50-х годов[46];

в-третьих, вместо дальнейшего поступательного движения по уже найденному правильному пути, были предприняты научно и идейно-политически беспочвенные и безосновательные попытки "рекультивировать" в наших условиях модификацию стоимости, присущую частнособственническому, элитарно-эксплуататорскому экономическому устройству,– с "наращиванием" стоимости прибавочного продукта по преимуществу на затраты   прошлого, а не живого труда.

Само собой разумеется, что от столь тяжких "пробоин" и повреждений в базисной, производственно-отношенческой конструкции социалистической экономики какого-либо положительного результата ждать не приходилось. Если припомнить ещё, что "реформу" предваряла затеянная в конце 50-х годов длительная организационно-управленческая неразбериха ("совнархозовщина"), связанная с нарушением отраслевого принципа руководства народным хозяйством, то абсолютно не следует удивляться начавшемуся как раз примерно с 1958г. упорному и непрерывному, подчас почти катастрофическому замедлению темпов экономического роста и ухудшению показателей экономической эффективности, причём этот без малого тридцатилетний(!) процесс мы пока не можем хотя бы даже с достаточной "гарантией" застопорить.[47]

С широкой   социодиалектической  точки зрения, ненужная реставрация исторически давно прёодолённой и "списанной в архив" формы действия товарно-денежных отношений означала некий своеобразный "скачок вспять" в комплексе "базис – производительные силы", резкое искусственное воссоздание и обострение "несоответствия" между сторонами основного противоречия и возникновение на общей "базисной диаграмме" развития нашего строя огромной регрессивной "петли", регрессивного подцикла, который, развёртываясь, мощно "поволок" нас назад.[48]

Из-за непродуманной и решительно противопоказанной обобществлённому народнохозяйственному организму "децентрализации" самого процесса формирования совокупного дохода, передачи существенной части доходообразования "на места", отдельным производственным ячейкам, началось безудержное "местническое", корпоративистское "изъязвление", а порой и прямое разложение социалистических базисных отношений,– ибо "на местах" формировали требуемый доход – естественно – так, чтобы не обидеть, прежде всего, себя. С новой "энергией" воспрянул бюрократизм, поскольку структурно он представляет собой в некотором роде "квинтэссенцию" своекорыстной окологосударственной групповщины. Кстати, предостережения на тот счёт, что ослабить "пресс" политики низких отпускных цен – значит саморазоружиться перед бюрократическим перерожденчеством и коррупцией, в директивных  документах партии датируются, слава богу, ещё двадцатыми годами.[49]

Следует учитывать, что живой труд в системе детерминирующих производственных факторов, через свой товарный эквивалент – стоимость воспроизводства рабочей силы, тяготеет к потребительскому рынку и представляет в экономическом "метаболизме" интересы  непосредственного, массового работника  в  качестве  потребителя  и  конечной  цели  всей общественно-хозяйственной активности. На труде же прошлом, овеществлённом концентрируется интерес не потребителя, а изготовителя продукта. Поэтому ввиду непомерно завышенной роли овеществлённого труда,– при узаконении "фондовой" модели оптовой цены,– в экономике произошёл разрыв обратных связей между потребителем и производителем продукции, и воцарилось то парализующее "самовластье" поставщика над конкретным адресатом любой поставки, средства над целью, которое нынче, по всеобщему и единодушному признанию, является едва ли не наиболее нетерпимым социально-экономическим злом, одинаково мешающим и сбалансировать народное хозяйство, и соблюсти справедливость в распределении жизненных благ, и политически гармонично "уравновесить" в рядовом трудящемся (да и отнюдь не только в нём) его сущностно-гражданское начало с обоснованностью и культурой материальных притязаний.

[^]Суммарный вывод из проделанного исследования,– таким образом,– гласит:

надо  восстанавливать  социалистическую  модификацию  стоимости; иными словами, должно быть беспрепятственно и в полном объёме обеспечено   материальное, социоструктурное осуществление в нашем общественном хозяйстве марксистского основоположения относительно того, что доход, стоимость прибавочного продукта создаётся только живым трудом.

Нужно освободить от "фондовых" извращений принцип ценообразования, покончить с "отраслевыми нормативами рентабельности" в процентах к стоимости производственных фондов, снизить "фондовую" прибыль в формуле оптовой цены до величины, не превосходящей прежних нескольких процентов к себестоимости изделия, причём   выравнять  её по всем без исключения видам продукции,– как это, собственно, ранее и практиковалось.[50]

Далее, безусловно   определяющую  часть общественного дохода нужно перевести в форму налога с оборота (который по своему экономическому содержанию есть не что иное, как та же "прибыль", та же стоимость прибавочного продукта, только консолидированная и изъятая в прямой, явно прослеживаемой зависимости от затрат труда   живого,  а не овеществлённого). Взимать "трудовую прибыль" (налог с оборота) в казну, во всех случаях и пойдя на любые временные "непривычности" и "неудобства", лишь   после   фактической продажи товара покупателю. Восстановить в правах, в качестве одной из магистральных и незыблемых линий в области экономической политики социалистического государства, нацеленность на неуклонное снижение оптовых, а отсюда и розничных цен, использовать рычаг "снижающейся оптовой цены" как метод обоснованного и закономерного "экономического давления" на изготовителя продукции, побуждающий его неустанно искать пути повышения производительности труда на базе внедрения передовой техники, снижать себестоимость изделий, добиваться формирования дохода только за счёт  внутрихозяйственных  накоплений, но не за счёт манипуляций с ценами и со стоимостными характеристиками затрачиваемых производственных фондов.

Что касается главных планово-оценочных показателей хозяйствования, то если   реализация  товара на потребительском рынке (на рынке воспроизводства рабочей силы) станет   действительной, фактической, а не фиктивной,– при этом условии не понадобится в данной сфере изобретать ничего экстраординарного, и обыкновеннейший  объём  реализованной  продукции  будет отлично нам служить, как обслуживает он, под разными названиями, рыночно-конкурентную экономику Запада. Кроме того, для предприятий, не имеющих непосредственного выхода на потребительский рынок, надо учредить, помимо показателя снижения "собственной" себестоимости (а может быть,   вместо  него) показатель, который отражал бы воздействие поставляемой продукции на динамику себестоимости у предприятия – адресата поставок: индекс "снижения  себестоимости  у  соседа  справа". Это экономически перекрыло бы "каналы" массового поступления от предприятий–поставщиков некачественной техники, требующей огромных непредусмотренных затрат у получателя на её доводку до нормальных эксплуатационных кондиций.

Общим  народнохозяйственным  критерием  эффективности  следует считать достигнутую в плановом периоде   величину  экономически  оправданного  снижения  основных  розничных  цен, при одновременном росте денежных доходов государства. Систематическое понижение базовых товаропотребительских цен и постепенный перевод наиболее подешевевших благ в категорию предоставляемых бесплатно признать приоритетным, превалирующим способом подъёма материального и культурного жизненного уровня трудящихся.

Сегодня против предложений прекратить дальнейшие бесплодные плутания и вернуться к марксистскому  трудовому  (или "двухмасштабному", что то же самое) принципу консолидации дохода в ценах выдвигается, как правило, то возражение,– если не обвинение,– что авторы таких предложений тянут,  мол, нас от наконец-то обретённых "экономических методов" к методам "административно-бюрократическим".

Здесь необходимо заявить следующее: "экономический" характер хозяйственно-управленческого метода обусловливается не тем, как часто и громко его приверженцы божатся "прибылью", "выгодой", "хозрасчётом",  "рублём", "материальной заинтересованностью" и тому подобным,– а тем, насколько обсуждаемый метод отвечает   объективным  экономическим   закономерностям  данной конкретной ступени развития нашей общественной формации. Под этим углом зрения, "двухмасштабный" принцип построения цены и группировавшаяся вокруг него хозяйственно-управленческая методология по  существу  соответствовали  объективной социалистической модификации товарно-денежных отношений, отображали её в своей структуре и постольку являли собой глубоко и подлинно   экономический,  а не какой-то "бюрократический", взгляд на положение вещей в общественно-производственной целостности социализма. Да, в социалистической модификации стоимости колоссальна роль государственного бюджета, отраслевой формы управления и отраслевого органа управления – министерства, специфически и "открыто" политических приёмов хозяйственного руководства, непредставимых в "традиционной" рыночно-товарной экономике; но отсюда вытекает лишь, что таков новый, ярко "политичный", "субъектный" облик экономического функционирования при социализме[51], и к нему, к облику этому, придётся в конце концов "привыкнуть", если мы вообще намерены развиваться дальше как   социалистическая  страна. Спора нет,– с бюрократизмом, административным своеволием нужно бороться везде, в том числе и в отраслевых министерствах, в Министерстве финансов и пр.; но нельзя борьбу с бюрократизмом подменять "борьбой" с принципом бюджетного перераспределения денежных средств или с отраслевыми структурами управления как таковыми.

В противоположность вышеочерченному,– методология, втиснувшаяся в нашу хозяйственную жизнь вместе с пресловутой "реформой", основывалась не на действительной социалистической модификации стоимости, а на некоей, скажем так, карикатуре на неё; и поэтому, хотя тут очень много, бурно и красочно апеллировали к рублю и материальному интересу, весь нововведённый социометодологический инструментарий менее всего был когда-либо как раз    экономическим,  но исчерпывающе выявил и подтвердил себя, с течением времени, именно как вызывающее и чисто администраторское, бюрократически-волюнтаристское насилие над естественной экономической целесообразностью в планируемом народном хозяйстве, попросту над здравым смыслом.

Ситуация приблизительно такого же сорта образовалась и с попытками вычленить и разграничить в хозяйственной истории нашей страны этапы экстенсивного и интенсивного развития: здесь также сочинённая на сей день картина "стоит на голове" в сравнении с тем, что поистине имело и имеет место в действительности. Так, тиражируется неведомо на какой фактический материал опирающееся представление, будто экономика Советского Союза чуть не с самого своего зарождения и до нынешнего момента процессировала "экстенсивно"; подобное экстенсивное процессирование, а равно то, что его не сумели своевременно переломить и перейти на интенсивный путь, и привело-де "в последнее десятилетие к снижению темпов социально-экономического и технического роста".[52]

Между тем, всякому сколь-либо сведущему и научно добропорядочному специалисту, пишущему на экономико-философские темы,  должно быть прекрасно известно, что резкий отрицательный ("качественный" со знаком минус) поворот в динамике показателей эффективности и общего народнохозяйственного роста падает у нас на 1957–1959 годы, когда общественное производство выбили из колеи первые, если можно так выразиться, передряги, предшествовавшие и прокладывавшие дорогу "экономической реформе". До середины же 50-х годов народное хозяйство СССР,– если рассматривать тогдашний его движущий, производственно-отношенческий механизм, а не поверхностные признаки,– развивалось по неоспоримо   интенсивному, в сущностных его характеристиках, типу. Сказанному не противоречит то обстоятельство, что экономика мощно, титанически развёртывалась и вширь,– наново возникали целые отрасли промышленности, доселе не существовавшие, осваивались новые географические пространства, вливались в производство неисчислимые людские, природные, технические ресурсы. Тем не менее, самая механика экономического "переваривания" всех этих новых "поступлений" в общественно-производственный процесс на протяжении 30-х – 50-х годов (так сказать, между нэпом и "экономической реформой") являлась,– повторим со всей твёрдостью,– в принципе и во всё возраставшей степени   интенсивной,  а не экстенсивной".[53]

"В годы довоенных пятилеток индустриализация страны сопровождалась повышением фондоотдачи. При росте произведённого национального дохода в 1940г. по сравнению с 1928г. в 5,1 раза производственные основные фонды народного хозяйства увеличились в 2,4 раза."[54] Стабильно росла фондоотдача и в продолжение 40-х – 50-х годов, снижалась материалоёмкость продукции, обеспечивался опережающий рост национального дохода относительно основных производственных фондов и валового общественного продукта, возрастание производительности труда устойчиво опережало, в масштабах всего народного хозяйства, рост заработной платы. За период 1947–1953гг. было осуществлено шестикратное значительное снижение розничных цен на "базовые", определяющие жизненный уровень масс товары народного потребления. Годовой прирост национального дохода в это время достигал 12–13%.

Своего рода "уникальным фактом в мировой истории экономики"[55] явилось функционирование социалистического общественного хозяйства в годы Великой Отечественной войны. "… СССР в столь трудных условиях смог осуществлять в ходе войны расширенное воспроизводство всего народного хозяйства, обеспечивать в крупных масштабах накопление, покрывать военные расходы и значительно увеличивать объёмы промышленности, капитального строительства, расширять транспорт, сельское хозяйство, поддерживать необходимый уровень народного потребления …" "СССР, располагая меньшим промышленным потенциалом для производства военной продукции, чем Германия, смог по сравнению с ней получить от этого потенциала почти в 2 раза большую военно-техническую отдачу … Это базировалось на силе народнохозяйственного планирования,  высоком  уровне  интенсификации  промышленности  и  других  отраслей ..."

"Производительность труда в промышленности … составила в 1942г. 130% к 1940г. За три года – с мая 1942г. по май 1945г. – она увеличилась на 40%, а в военной промышленности – в 2,2 раза. … При этом возрастал удельный вес технически более совершенных и сложных видов продукции."[56]

"Себестоимость основных видов военной продукции в период войны снизилась … в 2–3 раза." "Так, танковый завод Танкоград, добившийся снижения себестоимости тяжёлых танков во время войны на 2,5 млрд. руб., работал рентабельно, имея прибыль в размере 300 млн. руб."  "Следует отметить, что показатели эффективности работы нашей промышленности были выше, чем и у союзников СССР …" "Советское государство было единственным из всех воюющих стран, в котором оптовые цены не только не росли, но и систематически снижались на базе снижения себестоимости продукции."[57]

Словом,– нужно заканчивать с составлением не обнаруживающих под собою никакой реальной общественно-исторической достоверности легенд о полувеке "экстенсивной экономики", из которой мы, дескать, только сейчас надумали выкарабкиваться.  Социалистическая  экономика СССР как таковая,– не во времена продналога, когда социализма в собственном понимании считай что не было, но именно в эпоху упрочившегося, утвердившегося, явившего миру всю свою мощь социалистического строя,– представляла собой (при всех присущих ей и подлежавших постепенному "рассасыванию" частных конкретно-исторических недоработках) выраженно  интенсивную общественно-производительную организацию. "Экстенсификация" социалистического народнохозяйственного уклада у нас в стране началась на рубеже 50-х – 60-х годов и выступила прямым, статистически констатируемым следствием безответственных "экспериментов" по внедрению в социалистические экономические структуры чуждых им "корпоративных", своекорыстно-групповых ориентировок.

"…  переход в 1957 году от отраслевой системы управления к территориальной (совнархозы) повлёк за собой разрыв многих хозяйственных связей, размельчение производственных комплексов. В результате уже в 1958 году резко ухудшились показатели национального дохода, фондоотдачи и темпов научно-технического прогресса."[58] Слабый проблеск выправления образовавшегося "крена" наметился около 1966г.; веяние это было вызвано единственным разумным элементом "хозяйственной реформы" – ликвидацией "совнархозовщины", территориального корпоративизма. Однако, мимолётное улучшение тут же оказалось и погашено, парализовано натиском другого детища "реформы", причём куда более злостного и опасного,– корпоративизмом "производственно-ведомственным", возникшим из-за тяжелейших и бессмысленных ударов по социалистической модификации стоимости, как итог скатывания от "трудового" к "фондовому" механизму аккумулирования прибыли. Возвращение к наблюдавшейся до 1958г. динамике опорных народнохозяйственных показателей, а самое главное – к их тогдашней внутренней соотносительности, характерной для интенсивного типа воспроизводства, так по сей день и осталось недосягаемым. С 1958-го по 1980г. темпы роста национального дохода и производительности труда упали в 3 раза, на треть снизилась фондоотдача, соответственно "подскочила" материалоёмкость. Развившаяся в экономике иррациональная "фондопоглощающая" тенденция в огромной мере "съедает", обесценивает и то позитивное, чего теми или иными способами удаётся достичь.

Стало быть,– повторим вкратце "обратным ходом" всю последовательность выстроенных нами доказательств,– творческая реконструкция специфически социалистической формы проявления и действия товарно-денежных отношений (социалистической модификации стоимости, или "двухмасштабной системы цен")

послужила бы базисным ключом к возврату нашего общественного производства на рельсы   интенсивного  (подлинно "противозатратного") развития, положив конец тридцатилетнему разрушительному процессу его "экстенсификации";

вернула бы нас, равным образом, от не выдерживающего сколь-либо требовательной научной поверки, волюнтаристского администрирования, прикрывающегося демагогической шумихой об "экономических методах", к   подлинно  экономическим методам планового управления социалистическим народным хозяйством, основанным на выявлении и реализации в управленческих структурах   действительных  (а не придуманных), объективно свойственных социализму экономических законов и зависимостей.

В-третьих, тем самым оказался бы социометодологически корректно, грамотно "замкнут", преодолён и оставлен позади весь этот тридцатилетний рецессивный "подцикл", который в целостном строении нашего производственно-отношенческого, базисного организма уподобился нынче, воистину, некоей злокачественной опухоли, не дающей обществу нормально продвигаться в будущее.

В свою очередь, это означало бы разрешение чрезмерно обострившейся напряжённости в системе "базис – производительные силы" (разрешение наличествующей конкретно-исторической формы основного противоречия):  "деэлитаризацию" базисных отношений, приведение их к новому   соответствию  с коренной классово-"субъектной" ориентацией трудящихся при социализме, а постольку – и долгожданное новое обретение базисом роли "главного двигателя", "тягача" для чувствительно покуда застрявшего материально-технического развития.

Сегодняшнее "рассогласование", нарушение  соответствия  между производственными отношениями и производительными силами заключается у нас,– как мы всячески старались показать,– в том, что при замене в середине 60-х годов "трудового" принципа доходообразования на "фондовый" неизбежно (причём крайне деструктивно) изменилась и сама производственно-отношенческая "модель" центральной экономической фигуры – рядового трудящегося. Социалистический производитель,– через ненужные, научно и идейно-теоретически порочные "аналогии" между заработной платой и фондовой прибылью "неограниченного" собственника капитала[59],– получился истолкован, да и структурно "закреплён", как некая довольно-таки странная "микрокопия" капиталовладельца, озабоченного (под стать всякому капиталовладельцу) не столько тем, какой вклад вносят применяемые им средства производства в действительный общественный прогресс, сколько тем, какую денежную выгоду они дают персонально ему самому. Но подобная "микрособственническая" (или "псевдособственническая") трактовка производственного статуса любого члена социалистического общества, равно как и любого их объединения, несовместима с определяющей исторической нацеленностью социализма на осуществление, в перспективе, свободной коммунистической ассоциации трудящихся как творческих личностей, у которых именно раскрепощённый созидательный труд (а не само по себе обладание его вещными предпосылками и вещными же результатами!) сделается их первой жизненной потребностью. Классики марксизма говорили, правда, что социалистический строй организуется не для того, чтобы всем жить по-пролетарски. Но он организуется и отнюдь не для того, чтобы всем превратиться в "микрокапиталистов", манипулирующих обобществлёнными средствами производства, кто как сумеет, во имя ублажения своего сугубо обособленного "материального интереса"!

Социально-философски невозможно не видеть также и той, весьма и весьма смущающей окраски, которую указанный "псевдособственнический" подход распространяет вокруг себя, поднимаясь от отдельного участника производственного процесса ко всё более высоким уровням экономико-политической общности, вплоть до государства: государство-то ведь тоже начинает превращаться из уполномоченного рабочим классом   распорядителя  совокупного богатства и совокупного производящего аппарата в некоего их "псевдособственника", извлекающего выгоду из самого   факта  сосредоточения общего владения в его руках. Но это столь же вопиюще не вяжется со здоровыми, плодотворными направлениями развития социалистической государственности, как и "микрособственническое" принижение (если не опошление) рядового социалистического труженика не отвечает его объективно-обусловленной внутренней сути и препятствует должному его самораскрытию в качестве субъекта современного исторического движения и главного элемента социалистических производительных сил.

До известной степени прав В.Черковец, утверждая, что конкретно-историческим выражением противоречия "базис – производительные силы" для нашей экономики на современном этапе является противоречие между "глубинными основами" социалистических производственных отношений и существующим хозяйственным механизмом.[60] И в самом деле, с 1965г. (точнее, с 1967-го – с момента практического введения "фондовых" оптовых цен) хозяйственный механизм у нас зиждется "не на той" модификации стоимости, на какой следует. С этим ненормальным положением,– совершенно справедливо,– необходимо по возможности незамедлительно кончать; и это будет, и впрямь, своеобразная внутренняя "революция в рабочем порядке",  сопоставимая по своим масштабам и исторической значимости для дальнейших судеб советской социалистической державы с такими достижениями партии и народа, как индустриализация, коллективизация или разгром ревизиониствующей оппозиции в 30-х годах. Соответственно,– и последствия невыполнения названной задачи, оттягивания с её решением окажутся такими же, как если бы мы своевременно не обобществили сельское хозяйство или не индустриализовали бы страну.

Выход из подцикла, навязанного "фондовым" реформаторством, при всей своей первоочередной важности, не ознаменует,– впрочем,– распутывания всех нагромоздившихся перед нами проблем: напомнят о себе вопросы, относящиеся к социодиалектическому "устареванию" более глубоко залегающих базисных структур,– ведь неотвратимо идёт на естественное своё циклическое "замыкание" (а не на какое-то безграничное плоско-поступательное "совершенствование"!) весь "базисный контур" низшей фазы коммунизма. Однако,  это уже предмет другого рассмотрения, простирающегося за пределы настоящей дискуссии и настоящей нашей разработки.