Председатель Исполкома

Съезда граждан СССР,

канд. филос. наук

Т.ХАБАРОВА

 

СТАЛИНСКОЕ

ОГОСУДАРСТВЛЕНИЕ КУЛЬТУРЫ

И ИДЕАЛ "СВОБОДЫ ТВОРЧЕСТВА"

Выступление

на конференции МГО ВКПБ

"И.В.СТАЛИН И КУЛЬТУРА"

Москва, 18 декабря 2010г.

 

УВАЖАЕМЫЕ ТОВАРИЩИ,

 

в этой аудитории, надеюсь, не надо доказывать, что культура – явление сугубо классовое. Это одна из форм,– причём, одна из главных форм,– посредством которых господствующий класс утверждает своё мировосприятие, свой способ мироприсвоения. Существование внутри одной нации двух или даже нескольких культур сказанному, естественно, не противоречит: просто разные культурные течения выражают миропонимание наличествующих в обществе разных классовых сил: и того класса, который в данный момент доминирует, и класса-претендента, который идёт ему на смену, и класса, который практически уже вытеснен с исторической сцены.

Но ни об одном из этих культурных потоков или слоёв нельзя говорить, будто он отражает некие "внеземные" и "надчеловеческие" ценностные установки.

Само собой, здесь недопустимо и то, что у нас в своё время называли вульгарным социологизированием: т.е., это сведение задач культурного процесса к сиюминутной политической пропаганде.

Между этими Сциллой и Харибдой нужно было проплыть при организации культурной жизни в государстве нового типа –в государстве трудящихся. И эта проблема,– которая по своей исторической значимости не намного уступает проблеме, скажем, правильной экономической организации,– она в общих, принципиальных её очертаниях была в СССР в сталинскую эпоху успешно решена.

С одной стороны, незачем уже было в ХХ веке изображать культуру как стоящую где-то "над схваткой" противоборствующих социально-классовых факторов. Исторически очевидна была и её вовлечённость в перипетии классовой борьбы, и даже более того – очевидной становилась и её неизбежная последующая вовлечённость в механизм функционирования государственной идеологии побеждающего в этой борьбе класса. А это механизм гигантский, многоаспектный, прихотливо разветвлённый, и ни при каком общественном строе столь мощный носитель эмоционального заряда, как культура, вне зоны действия этого механизма находиться в принципе не должен, не может и не будет. Да и практически никогда не  находился.

Взять хотя бы живопись эпохи Возрождения, да и существенно позже, вплоть до века Просвещения. Что,– вы там очень много разглядите, поймёте и усвоите, не зная наизусть Библии, этой идейно-нравственной энциклопедии феодально-монархического устройства? И как ещё придирчиво следили за тем, чтобы содержание какой-либо назидательной заповеди не было искажено при её передаче средствами изобразительного искусства: у богородицы взгляд не такой, вон у того святого поза не такая…

Спрашивается,– почему же социалистическое государство не должно иметь права – и даже обязанности! – следить, чтобы соответственно не искажались   его  идеологические устои?

И тем не менее, вот этот вопрос о государственном патронировании, что ли, культурного процесса, он служил и продолжает служить источником нескончаемых сетований и жалоб на ущемление,– дескать,– свободы творческого самовыражения деятелей культуры. Мол, творить из-под палки нельзя, и вообще, при чём тут классы с их грубо материальными интересами? Созидание культурных ценностей – это вольное парение художественного чувства там, где подсказывает творцу вдохновение и его внутреннее чутьё.

С марксистской точки зрения,– на которой, собственно, стоял и И.В.Сталин,– никаких неразрешимых противоречий во всём этом нет. Ведь в марксизме класс-революционер сам рассматривается не грубо приземлённо, но в первую очередь именно как ТВОРЕЦ, как субъект истории, т.е. коллективный созидатель, инициатор ВСЕХ, не только специфически культурных, проявлений исторической эпопеи в отпущенный ему период времени. С гребня этой исторической волны, на которую возносится революционный класс в свои "звёздные часы", видно далеко вперёд,– обычно гораздо дальше, чем будет реально после революции осуществлено. И чрезвычайно важно понять, что   нет  у истории другой "площадки обзора",   выше  этого гребня, и нет другого способа на этой высоте оказаться, кроме как   вместе  с классом, которым и вздыблена эта волна.

Вот такова   философия  всех этих дел; конечно, хорошо было бы показать её поподробней, со ссылками на основоположников, с детальной аргументацией, но в рамках сегодняшнего нашего собрания мы такой возможности не имеем. А почему мне представилось целесообразным начать, всё-таки, вот с этого философского предисловия, так это потому, что этажом ниже идёт идейно-пропагандистская конкретизация общефилософского подхода: сформировавшаяся к 1930-м годам доктрина социалистического реализма. И я думаю, вы сейчас со мной согласитесь, что будучи изложены просто "в лоб", требования соцреализма к работникам культуры: партийность, идейность, участие своим творчеством в решении задач социалистического строительства, в борьбе за построение коммунизма и т.п., они могут производить не очень-то благоприятное впечатление прямолинейного политического диктата.

Но на поверку под этими требованиями залегает мощный пласт наработанного марксистской мыслью общефилософского содержания; в свете которого почти любой значительный, прогрессивный художник, когда бы он ни творил, оказывается своего рода "социалистическим реалистом". Он изображает действительность,– как и предписывает соцреализм,– во всех её борениях и конфликтах, в её революционном развитии.

В одном из моих выступлений 90-х годов приводился уже пример с гётевским "Фаустом". Он заслуживает того, чтобы вспомнить его ещё и ещё раз.

Это произведение о поиске человеком смысла своего земного бытия. И Фауст его нашёл: в мечте об осушении гигантского болота, с целью создать на этом месте привольную и изобильную жизнь для миллионов людей.

"До гор болото, воздух заражая, стоит, весь труд испортить угрожая. Прочь отвести гнилой воды застой – вот высший и последний подвиг мой. Я целый край создам – обширный, новый, и пусть мильоны в нём людей живут; всю жизнь, в виду опасности суровой, надеясь лишь на свой свободный труд. Среди холмов, на плодоносном поле, стадам и людям будет здесь приволье, рай зацветёт среди моих полян. А там, вдали, пусть яростно клокочет морская хлябь, пускай плотину точит: исправят мигом каждый в ней изъян. Я предан этой мысли. Жизни годы прошли не даром. Ясен предо мной конечный вывод мудрости земной: лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой!

Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной дитя и муж, и старец пусть ведёт, чтоб я увидел в блеске силы дивной свободный край, свободный мой народ. Тогда сказал бы я: мгновенье, прекрасно ты; продлись, постой! И не смело б веков теченье следа, оставленного мной."[1]

Ну, и чего такого малопонятного и удивительного для себя, чуждого его художественному идеалу обнаружил бы Гёте, если бы его перенесли "машиной времени" на любую крупную стройку сталинских пятилеток, хоть бы на ту же Магнитку, или на осушение Колхидской низменности, на прокладку Ферганского канала? Или на съезд Союза писателей СССР сталинской поры?

Выразил бы,– несомненно,– удовлетворение по поводу того, что мечты и устремления, вложенные им в уста любимейшего своего героя,– что они столь победительно сбываются; значит, они были угаданы верно. А что государство официально даёт наказ мастерам культуры воспевать и прославлять самоотверженный созидательный труд,– так это же замечательно, благослови бог такое государство и такое правительство.

И вы знаете, эта перекличка с "Фаустом" отнюдь не уникальна, их, таких перекличек, множество. Да вот хоть бы история о Гамлете, принце Датском. Она разве не о нас с вами? Ведь она о восстановлении справедливости в стране, о ниспровержении власти, которая была приобретена подлостью, предательством и убийством. А почему Гамлет победил, хотя и ценой своей жизни? Да потому, что он ни на минуту не сошёл с места, предначертанного ему судьбой, не отрёкся от статуса законного наследника престола, пусть униженного, оболганного, объявленного сумасшедшим. Вот если бы мы все брали пример с принца Датского и так же держались бы за свой первоисходный статус советских людей, советских граждан, законных хозяев своей страны,– совсем по-другому складывались бы у нас дела.

Сегодня вот лично я не могу припомнить, чтобы хоть на одном нашем комдвиженческом мероприятии, типа конференции или чего-то такого, кто-то слово доброе сказал о социалистическом реализме. Как облила его помоями вся эта псевдоинтеллигентская шваль ещё в начале "перестройки", так это и остаётся толком не опротестованным.

Между тем, если к проблеме подойти философски квалифицированно, прослеживать глубинные взаимосвязи великих памятников культуры и их исторического окружения, то не так уж трудно убедиться,– не было, в сущности, в том ни малейших политических натяжек, когда соцреализм в советское время провозглашали вершиной мировой культурологической и искусствоведческой мысли.

Именно концепция соцреализма дала диалектически сбалансированный ответ на вопрос, как соотносятся между собой бесспорная социально-классовая обусловленность культурного развития и столь же бесспорная необходимость соблюдения творческого суверенитета работающих в этой сфере людей.

Художник, деятель культуры по-настоящему свободен,– свободен объективно, а не декларативно,– только когда он проникается преобразовательным пафосом передовых классовых сил своей эпохи. И следовательно, когда он   вместе  с ними поднимается на тот всемирноисторический "гребень", о котором у нас шла речь выше и куда без них, без этих классовых "сопровождающих", вообще и не взойти. Вот тогда он, и впрямь, парит "через хребты веков" над временем и пространством; но не потому, что он сумел оторваться от всего материального, а как раз потому, что его несёт сила, являющаяся  концентрированным эволюционным выражением и воплощением этой материальной мощи.

 

ДАВАЙТЕ теперь с этих, хотя и материальных, но всё же заоблачных высей спустимся и уделим немного внимания житейской прозе.

На житейском же уровне классовый "патронаж" государства по отношению к культуре,– о правомерности которого мы уже договорились,– выглядел так, что на протяжении 30-х–40-х годов культурное сообщество страны было структурировано в творческие союзы, согласно постановлению ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932г. "О перестройке литературно-художественных организаций". Возникли союзы писателей, художников, архитекторов, композиторов и т.д.

Выполняли ли творческие союзы определённые идеологически "надзорные" функции? Выполняли, никто с этим не спорит. Но при этом у них в распоряжении находились более чем внушительные средства, позволявшие всесторонне обеспечивать творческий процесс работников культуры, равно как столь же всесторонне решать их жизненные, социально-бытовые проблемы. Откуда же эти средства брались? Вестимо, откуда: из государственного бюджета.

Союзам прямо вменялось в обязанность, их уставами, организовывать обсуждения, дискуссии, просмотры, выставки, исполнения, закупки, публикации и тому подобные формы продвижения творческой продукции к массам. Т.е., была задействована целая сеть каналов, по которым творческие работники осуществляли едва ли не главнейшее, заветное своё  право на   востребованность  их труда обществом, на его объективную оценку. Вспомним, что такой гений, как Бетховен, ещё двести лет назад мечтал о   государственном  нотном магазине, куда композитор мог бы отдать своё творение под гарантию его беспристрастной оценки, обнародования и достойного вознаграждения за труд.

В систему Союза писателей входили собственное издательство, "Литературная газета", несколько толстых журналов, Литинститут; в систему Союза художников – Художественный фонд. Это была,– как о нём пишут сегодня,– настоящая промышленная отрасль, которая обеспечивала членов Союза заказами, закупала готовые произведения, снабжала материалами – рамами, холстами и прочим, содержала творческие дачи, куда любой член Союза мог получить бесплатную двухмесячную путёвку.[2]

Многим деятелям культурного фронта и помещение для работы требуется специфическое; как художнику – мастерская: просторная, с высоким потолком, с хорошим освещением, т.е. с большими окнами. И такие мастерские в СССР тем же художникам предоставлялись   по закону:  предоставлялись безвозмездно, пожизненно и без всякой (естественно!) арендной платы. А в наши дни стон стоит по всей этой художнической популяции: из пожизненных владельцев художники превратились в арендаторов, а плата за аренду, сами догадайтесь, какая.

С ликвидацией творческих союзов стаж пребывания в союзе перестал учитываться как трудовой стаж, и теперь человек, отдавший жизнь служению искусству, может претендовать лишь на минимальную, так называемую социальную пенсию и даже не имеет полиса медицинского страхования.

 

В ОБЩЕМ, товарищи, говорить здесь можно много и долго, и материала для сопоставлений по принципу "как было – и как стало" тут ничуть не меньше, чем при разговоре о рабочих, крестьянах, военных и о ком угодно. Так что остаётся лишь приветствовать тот факт, что эта проблематика сделалась у нас предметом обсуждения, хотя и поневоле ограниченного. И ещё, может быть, пожелать, чтобы мы чаще и пристальней к этому кругу проблем обращались.