Канд. филос. наук

Т.ХАБАРОВА

Москва, декабрь 1983г. – март 1984г.

 

МАРКСИЗМ  И  ПОЗИТИВИЗМ

 

Теоретическая записка,

первоначально адресованная

в редакцию газеты "ИЗВЕСТИЯ"

 

 

Сколь странный аргумент,– тов. Колтовой,– приводите Вы в последнем Вашем письме: Б.М.Кедров не может-де разделять позитивистских (широко говоря) взглядов, ибо во времена полемики В.И.Ленина с Богдановым ему, Б.М.Кедрову, было всего пять лет. Но во времена, когда развёртывалась научная и революционно-практическая деятельность Маркса, Б.М.Кедрова вообще не существовало, однако считает же он себя марксистом!

Самым решительным образом я должна отвести также и упрёки в мой адрес, будто указания на   позитивистский  (а никакой не "марксистский") характер огромной части исповедуемых и пропагандируемых Б.М.Кедровым теорий представляют собой "голословные обвинения" и чуть ли не "оскорбления". Нет, тов. Колтовой, куда как не голословно поднимаю я вопрос об этой поистине изнуряющей нашу философскую науку, вновь и вновь искусно растравляемой длительное время язве: проповеди и насаждении, вот именно, богдановско-бухаринских по своему происхождению и внутренней сути воззрений в качестве якобы-"марксистских". Сошлюсь хотя бы на теоретическую записку, направленную мною полтора года назад в редакцию "Правды" и в Комитет по Ленинским и Государственным премиям СССР; Вы этого материала в печати ведь не встретили, и не только материала как такового, но даже и малейшего намёка на самый факт его поступления в редакцию одной из центральных газет. Свет увидела в "Правде",– в связи с тогдашним выдвижением кандидатуры Б.М.Кедрова на соискание Ленинской премии,– лишь хвалебная заметка Н.Жаворонкова; хотя высказанные мной касательно обсуждавшихся трудов Б.М.Кедрова критические соображения аргументированы были несравнимо основательней, нежели пропетые Н.Жаворонковым дифирамбы.

Не иначе складывается ситуация и с нынешним выступлением Б.М.Кедрова в "Известиях", вокруг которого завязалась у нас с Вами малоконструктивная покамест, с Вашей стороны, переписка; хотя тут-то уж, казалось бы, дело совершенно ясное, и наверняка не только мной выражено было газете на этот счёт достаточно категоричное недоумение.

Вот это и есть,– в совокупности,– тот глубоко порочный метод, посредством коего образуются "известные советские философы" определённого типа, периодически принуждающие нас выслушивать воспроизводимую с непререкаемо-авторитетной миной стародавнюю махистскую путаницу о "рождении и исчезновении" материи, о "совпадении", "тождестве" наших представлений с существующей вне нас действительностью и прочих не менее занимательных вещах. Если добрых лет двадцать критика в адрес какого-то учёного продирается на страницы печати лишь или "в избранных отрывках" (как это практикуют, например, "Вопросы философии"), или вообще продраться не может,– тут, знаете ли, кого угодно в "известные" и "выдающиеся" не так уж затруднительно посвятить.

Вы намереваетесь дать мне какой-то "окончательный ответ", но Вам (со всей очевидностью) даже и в голову не приходит,– если та или иная публикация вызвала столь принципиальные критические возражения, как те, что сформулированы мной по поводу статьи Б.М.Кедрова, здесь "окончательным ответом"   по-настоящему  может быть лишь вынесение вспыхнувшего идейного, проблемного столкновения на обозрение и на суд читательской общественности. Говорите, Вы "вправе выслушать обе стороны"? А не кажется Вам, что куда более "вправе выслушать обе стороны" читатели газеты? Ведь одна-то "сторона" разглагольствовала перед ними со всесоюзного амвона! Почему тогда столь уж "закономерно", чтобы с доводами   другой  стороны ознакомился персонально лишь критикуемый автор, а читающая публика вообще не знала б даже о самом факте их существования? Не слишком ли уж льготным получается сей "гандикап" для "известного советского философа"?

Не стану скрывать, тов. Колтовой,– тон Вашего письма наводит на размышления о разных тягостно-удивительных "прецедентах" соответствующего сорта, каковые заимели,– между прочим,– прискорбную тенденцию всё чаще приковывать к себе и порицающее око нашей прессы (включая, кстати, "Известия"); если уж то здесь, то там ухитряются "осаживать" подобным образом людей, вознегодовавших на сугубо недискутируемую тему, вроде приписок или растранжиривания государственных средств, то испробовать сию методологию против оппонента в идейно-теоретическом споре и сам бог, как говорится, велел. К сожалению, и в науке у нас наливаются порой ненужной "силой" фигуры, чьё реноме "видных учёных" создаётся не благодаря действительным творческим заслугам, но скорее посредством поистине фундаментально разработанной техники административно-репрессивного "выстригания" вокруг себя всех тех,– по возможности,– от кого есть основания опасаться услышать нелицеприятно-критическую оценку "концепций", нежизнеспособных творчески, а подчас ещё и недоброкачественных идейно-политически. Если двадцать лет критика никуда "на поверхность" не просачивается,– стало быть, перед нами не иначе как "известный советский философ". А раз так,– то, обратным ходом, кто его критикует, тот "голословно обвиняет" (и "оскорбляет"): весьма удобная альтернатива тому, чтобы втуне испытывать в честной публичной полемике столь хромающую функцию аргументирования в защиту своих философем. Недопустимость и разрушительность для прогресса нашей научной мысли подобной "схематики" ведения принципиальных идейно-теоретических дискуссий,– "схематики", увы, во многом уже вполне устоявшейся,– и есть причина, почему нынче не жаль мне времени писать Вам четвёртый раз. А теперь давайте потолкуем всё же о Богданове и прилегающем, так сказать, круге философских, равно как идейно-политических явлений,– и постараемся закрыть вопрос насчёт "голословности" ассоциаций, возникающих при таком сопоставлении относительно философии, развиваемой Б.М.Кедровым; вне зависимости от того, сколько в те времена было ему лет.

 

 

1

 

А.Богданов – ярчайшая, пожалуй, фигура и в некотором роде символ русского позитивизма начала нынешнего столетия, и когда о каких-то взглядах заходит разговор как о "богдановских", то,– собственно,– как раз вышеуказанное обстоятельство обычно и имеется в виду.

Что же такое позитивизм?

Позитивизм,– если привести к некоему подытоживающему знаменателю все его бесчисленные разновидности,– это идеолого-философское течение в буржуазном общественном сознании, ответвление буржуазной идеологии, которое использовало в целях идейного "обслуживания" капиталистического строя один довольно "тонкий" и поддающийся обширному идеологическому обыгрыванию момент: а именно, кажущуюся идеолого-мировоззренческую "индифферентность" наук природоведческого цикла в том их облике, как они складываются и существуют в рамках буржуазной общественно-экономической формации.

Из-за того, что буржуазное мышление в целом, в своей решающей классовой определённости   статично  и не владеет средствами философско-мировоззренчески изобразить, "ассимилировать" переход в качественно-иное состояние, оно не смогло построить, на требуемом уровне внутренней логической связности и единства, ни всеохватывающую картину мироздания (от неживой природы до человека как общественного существа), ни,– само собою разумеется,– отвечающую такой картине "систему наук", в которой не было бы характерного "развала" между познанием естественно-природных и познанием специфически-"человеческих", социально-исторических процессов.

Отсюда проистекло в корне ошибочное представление, будто "бэконианские" естественные науки (естествоведение,– повторяем,– как оно складывается и существует в рамках буржуазной общественно-экономической эпохи) внутренне "не имеют касательства" к тому истолкованию места человека и общества во Вселенной, общественных явлений и отношений между людьми, которое даётся буржуазным гуманитарным знанием и политической идеологией буржуазии. Возникли теории "внеидеологичности", "внесоциальности" и "надчеловечности" эмпирических наук, игнорирующие конкретно-исторический характер объективной истины и тот факт, что всё человеческое познание как таковое происходит из нужд общественной практики,– являясь, в последнем итоге, по своей глубинной сути не чем иным, как её (практики) своеобразным "концентрированным выражением".

В действительности,– конечно же,– ничего подобного, никакой "надсоциальности" естествоиспытательского мышления, никакой надуманной его "неопосредованности" общественно-практическими,  классовыми  интересами эпохи нет и не может быть; ибо познавательная способность человека вообще представляет собой лишь своего рода проекцию, специфический "концентрат" его производительной, практически-преобразующей способности, его деятельной социально-исторической сущности. Маркс и Энгельс в своих трудах неизменно подчёркивали, что господствующие в каком-либо историческом периоде мысли – это мысли   материально господствующего класса, это "выраженные в виде мыслей господствующие материальные отношения". Спорить тут допустимо,– в какой-то мере,– единственно лишь о степени выявленности направляющих идеолого-мировоззренческих установок класса-гегемона на том или ином ответвлении, "этаже", "участке" общественной интеллектуальной активности; но то, что ни один такой "участок" или "этаж" не могут находиться   в принципе "вне контроля" вышеуказанных установок, как не могут они находиться "вне контроля" социально-исторической практики вообще,– это, по-настоящему, уже давно бы никаким предметом дебатов в марксистской философии быть не должно.[1]

Следовало бы всячески акцентировать здесь, насколько подобные "методологические" изыскания (типа затронутых в вышеприведённом примечании) небезобидны, так сказать, с точки зрения эффективного удовлетворения реальных общественно-практических, в первую голову народнохозяйственных потребностей, целей и устремлений социалистического государства. Недавно в "Вопросах экономики" были подвергнуты резкой (вполне назревшей и заслуженной) критике некоторые весьма шумливые "концепции", распространившиеся в истекшем периоде среди части наших экономистов; критиковались они, прежде всего, за придание ими "науке роли демиурга экономики", сопровождавшееся "другими не менее удивительными рассуждениями".[2] Не будем углубляться тут в вопрос о самоочевидной противопоказанности такого рода "взглядов" как для народного хозяйства, так и для развития марксистской экономической теории. Но чрезвычайно жаль, что каждый раз при очередном критическом "прозрении" того или иного отряда наших обществоведов искусно скрываются в тень "методологи", поощрявшие и фактически провоцировавшие критикуемый вывих (со всеми его отрицательными социально-практическими результатами) и несущие за него подчас ничуть не меньшую ответственность, чем те же, хотя бы, поверившие им экономисты. Так, нетрудно убедиться: в основе "удивительных рассуждений" (Н.П.Федоренко и его сторонников) относительно того, что экономическая действительность едва ли не "возникает" в процессе "оптимального планирования",– в основе подобных рассуждений, на их "методологическом" уровне, лежат активно проповедуемые тем же Б.М.Кедровым домыслы, будто социально-экономическое развитие вообще являет собою лишь "следствие" развития, "происходящего в естествознании".

До недавнего времени даже один – по предположению-то более чем авторитетный – государственный документ назывался у нас: "комплексная программа научно-технического прогресса и его социально-экономических последствий". (Курсив,– как говорится,– мой.) Теперь он называется несколько скромней и реалистичней: просто "программой научно-технического прогресса", без всяких "последствий". Думаю, сие "усечение" произошло не без влияния того поистине яростного, непреклонного аналитико-критического сопротивления дезориентирующей и чисто-бухаринской в философско-методологическом плане идее "последствий", каковое сопротивление год за годом оказывалось ей и в моих не публиковавшихся – но регулярно поступавших во всевозможные партийно-государственные, издательские и пр. адреса – теоретических разработках. Надо ещё учесть при этом, что на всём протяжении 70-х годов выступать с открытой критикой вышеочерченного содержания означало – по своим "последствиям" уже для её автора – совершение в некоем роде гражданского самоубийства. А как это делалось и делается,– лучше всего поинтересоваться у нашего "известного философа"; может быть, он Вам расскажет, сколько лет и почему вот и я, хотя бы, не имею законного рабочего места в Академии наук СССР: ему здесь и карты в руки, ведь это в доподлинно неизгладимой части   его "произведение".

Между тем, с решением о знаменательном "усекновении" перебрались-то ведь, в конце концов,– пусть "ощупью, шатаясь, иногда даже задом", как иронизировал в таких случаях В.И.Ленин,– на позиции, отстаивавшиеся по ходу обнаружившейся проблемной коллизии не "известным советским философом", а мной. Справедливо было бы только заодно довести до сведения широкой публики, во что обошлись государству примерно пятнадцатилетнее выворачивание наизнанку марксистских представлений о причинно-следственных связях в общественном развитии и поиски "социально-экономических последствий" там, откуда они никоим образом не могли проистечь. Сюда необходимо также добавить, что определённого толка теоретики отнюдь не дремали всё это время, но   активно подавляли  всякое выражение несогласия с бухаринщиной касательно тех же "последствий",– несогласия, как мало-помалу выясняется, всецело оправданного и в высшей степени конструктивного с государственной точки зрения. Вот и обрисуется поотчётливей истинная   общественная "болезнетворность"  того застарело-гнилостного явления в нашей идейно-теоретической жизни, которое неразрывно – увы! – с именем Б.М.Кедрова и его философствованием спаяно. И на защиту которого столь безоглядно вновь и вновь бросаются в Вашем лице "Известия", хотя куда больше пользы обществу доставило бы прислушаться к неопровержимым, тщательно и терпеливо обосновываемым доводам и отнестись к ним со всей требуемой непредвзятостью и серьёзностью.

 

 

2

 

Итак, "сверхзадача" позитивистской философии – представить естествоведческое мышление, естествоведческое познавательное отношение как классово, общественно-практически не "завербованное"; тем самым затушёвывается внутренняя, глубинная опосредованность всей "науки Нового времени",– за пределы которой мы, в общем-то, логико-мировоззренчески отнюдь ещё не вышли,– конституирующими принципами буржуазного мировосприятия.

 Как,– без сомнения, воспламенитесь Вы сейчас,– разве наука не едина, не одна и та же для всех, наподобие таблицы умножения? Нет, не одна; и вспышка Ваша свидетельствовала бы лишь о том, насколько основательно поработали философы, утвердившиеся,– вот именно,– осознанно или неосознанно на позитивистской идейной платформе, над внедрением этого (по видимости "неоспоримого") антидиалектического и антиисторического понимания в общераспространённый образ мыслей, в качестве чего-то полноправно выступающего за диалектику и материалистический историзм.

Социалистическое общество – это, как все мы знаем, лишь   первая ступень коммунистической формации, ещё обременённая разносторонним наследием предшествовавшей эпохи; так, мы используем товарно-денежные отношения (хотя и имеем в виду, что на высшей фазе коммунизма они отомрут), используем ряд структур и институтов   представительной, парламентарной демократии,– хотя и обязаны отдавать себе отчёт, что "поголовная" (как В.И.Ленин её определял) демократия коммунизма   непредставительна  в своей сущностной основе. В данный момент, тем не менее, вышеперечисленные формы, отношения, институты до какой-то степени общи у нас с окружающим капиталистическим миром; на этом,– в итоге,– и спекулируют всевозможные ревизионистские, реставраторские идейные течения, попеременно провозглашая то один, то другой фрагмент неизжитого, диалектически ещё не "снятого" исторического наследства "вечным, универсальным и неприкосновенным" фактором, незыблемым "законом природы", который-де не преодолевать в будущем надо, а наоборот – приноравливать к нему собственное развитие социалистического строя. Одна из влиятельнейших и печально "популярных" таких фетишизаций – это хорошо всем известный "рыночный социализм", апологетика стоимостных, товарно-денежных взаимозависимостей в народном хозяйстве.

Сегодня,– однако,– на передний край идеологической борьбы весьма оперативно выдвинулась другая, более замаскированная и изощрённая разновидность вышеописанного реставраторского фетишизма: а именно, фетишизм "естественнонаучный", спекулирующий на том не столь уж хитром факте, что и естественнонаучное, эмпирико-естествоведческое знание, в нынешнем его состоянии, являет собою для нас   также  своеобразное и бесспорное "отслоение" предшествовавшей полосы всемирноисторического развития. Как и в случае со стоимостными закономерностями: не потому одинаково "общи" нам и буржуазной социально-экономической формации принципы "бэконианского" естествознания, что они "одни и те же для всех времён и народов",– но просто потому, что в основном мы ещё не выбрались за пределы естествоиспытательского познавательного отношения, вызванного к жизни буржуазной цивилизованностью, буржуазной эпохой мировой истории. В своё время Бэкон, Коперник,        Бруно, Галилей, Кеплер, Ньютон и другие зачинатели "опытных наук" в их привычном дня нас облике создали тот уклад мышления о природе, ту структуру когнитивного отношения к ней, которые наилучшим образом отвечали цивилизаторской миссии тогдашнего передового, революционного класса – класса буржуазии; причём, обстоятельное формирование адекватных буржуазной цивилизации естествоведческих теорий, соответствующего математического аппарата и т.д. произошло много позже,– как это и должно было быть,– формирования социально-политических доктрин и завоевания буржуазией политической власти. Какой-то период буржуазная политическая идеология и общемировоззренческие, логико-методологические построения существовали,– в определённом смысле,–   без  конкретизированного природоведческого "обеспечения".

Но не иначе обстоят дела и сейчас, когда на земном шаре утверждается,– пока ещё в ранних своих фазах,– коммунистическая общественно-экономическая формация, коммунистический тип культуры и цивилизованности. Идеолого-мировоззренческое и идеолого-политическое знание, характерное дня нового способа производства (учение марксизма-ленинизма) уже достаточно давно существует – и действует, причём вполне успешно; ему обязан своим восхождением к власти новый класс-гегемон, оно создаёт направляющую, структурирующую "рамку" для всех прочих, обслуживающих наступающую новую эру, познавательных, гностических отношений. Однако,– не все, так сказать, ячейки в этой "рамке" на сей день укомплектованы, и прежде всего это относится к отсеку, у входа в который начертано – "природоведение". Не располагаем мы сегодня такой природоведческой концепцией, которая развернула бы перед нами,– как этого требует диалектика,– единую естественноисторическую лестницу закономерно совершенствующихся, закономерно "перерастающих" одна в другую форм существования (уровней развития) материи, показала бы, как из неживой материи возникает живая, из "просто" жизни – мышление и самосознание, общественно-производственная активность преобразующего мир человека. И тут уже ничего не попишешь,– приходится немного ещё подождать "коммунистического Ньютона", который набросает и разработает новую подлинно-"развитийную" (подлинно-диалектическую) "систему природы", предложит новый математический аппарат, способный отображать не одни лишь чисто-континуальные ("количественные", "ростовые") процессы, но и качественные сдвиги, качественные скачки.

А пока – пока мы пользуемся тем естествознанием, которое досталось нам по наследству от класса, являющегося нашим всемирноисторическим "предшественником", и которое в своих глубочайших гностических основаниях заложено, слава богу, ещё гигантами европейского Возрождения. Оно – это "бэконианское" воззрение на природу – очень многого из того, что нам надо, "не умеет": неспособно построить целостную естественноисторическую "спираль развития", не обладает математическим инструментарием, улавливающим процессы возникновения и становления качественной новизны. Таким образом, оно не может концептуально воспроизвести механизм "естественного", спонтанного   перехода  одной формы движения материи в некую качественно-иную, а потому не сможет и послужить теоретической базой для безмашинной технологии коммунистического будущего. И тем не менее, покуда никакого другого, более совершенного учения о природе человечество не выработало, мы обязаны "жить в мире" с современным "бэконианством", широко использовать его достижения и прилагать усилия – разумные, конечно, а не грубо-административные,– к тому, чтобы естествоиспытательская мысль внутренне "диалектизировалась" (поистине, а не просто словесно) в самой своей гностически-мировоззренческой подоплёке, чтобы она скорей поднялась на тот идейно-познавательный "горизонт", на который давно уже вышло главное интеллектуальное оружие побеждающего класса современности – диалектический и исторический материализм.

Именно такова была,– как нетрудно лишний раз удостовериться,– и постановка В.И.Лениным вопроса о союзе реально наличествующего естествоиспытательства с марксистской философией, исчерпывающе ясно изложенная им в классической работе "О значении воинствующего материализма". С совершеннейшей очевидностью,– в ленинском понимании философия марксизма предоставляет общую концептуально-мировоззренческую "рамку" и методологическую структуру, и на эти новые,   современные,  как В.И.Ленин подчёркивал, методолого-мировоззренческие позиции постепенно (без какого-либо, конечно, административного нажима и "поторапливания") перебазируется всё конкретно-наполненное "тело", весь "корпус" естественных наук.

Но что же получится у нас, если мы уступим позитивиствующему фетишизму по отношению к "бэконианским" природоведческим дисциплинам и согласимся признать их "собственные", "внутренние" основоположения, как они более или менее явно нам в дисциплинах этих на сей день даны, некоей "вневременной" истиной, полностью свободной от всякой   классовой,  социально-практической предобусловленности и "нагрузки"? Получится то, чего неизменно и добивается,– как венца своих устремлений,– позитивизм, а именно: концептуальная "рамка" буржуазного миропредставления, на которую некогда, как на каркас или скелет, наросла (и продолжает ещё нарастать) вся изобильно-многообразная "плоть" естественнонаучного "бэконианства",– рамка эта окажется провозглашена чем-то таким, что безразлично "истинно"          для любой социально-экономической формации и подлежит, следовательно, безоговорочному заимствованию, насаждению, культивированию повсюду, в любой области общественной жизни (нашей в данном случае), куда только сможет достичь, куда только сможет быть распространено.

Позитивизм в своём последнем предназначении, для чего и сформировало эту идеолого-философскую доктрину классовое сознание буржуазии, как раз и есть проведение типичнейших, характернейших канонов буржуазного мышления о природном и социальном мире в качестве абстрактно-"надчеловеческих" истин никогда и нигде не существовавшей и не могущей существовать, антиисторичной "чистой науки".

Соответственно,– позитивистская ориентация в наших, социалистических условиях очень часто выступает, например, в форме призывов к сугубому, обычно снобистски трактуемому "онаучиванию" какой-либо сферы, усиленному внедрению в неё "научных начал"; причём в призывах этих,– если данная сфера до тех пор функционировала на верных, в общем и целом, марксистских основах,– сквозит, как правило, противопоставление старомодного-де "качественного" знания знанию "точному", "подлинно-научному", "точным количественным методам" и т.д. Само собою разумеется, что не всякое стремление к "научности" есть непременно сознательная и злонамеренная идеолого-мировоззренческая ревизия; но что подобная ревизия,– противопоставляющая, на поверку, не какие-то "научные" методы "ненаучным", а буржуазные – социалистическим,– что она   может  скрываться (и весьма нередко   скрывается)  за преувеличенным, фетишистским "наукопоклонством", этого нельзя, недопустимо не иметь в виду.[3]

Столь же глубоко негативные процессы (хотя покуда в гораздо меньшей степени сделавшиеся предметом общественного осознания) развивались и на идейно-теоретическом поприще; и тут под лозунгами конъюнктурно понимаемой, подчас агрессивно невежественной "сайентификации" фактически происходила экспансия буржуазной философско-мировоззренческой догматики в методологические разделы естественных наук и – что всего печальней – в марксистское обществоведение и даже в самоё диалектико-материалистическую философию.

Прежде всего, здесь оказался извращён до диаметральной своей противоположности смысл ленинских наставлений относительно общих основ организации союза между философией диалектического материализма и естествознанием. Получилось, что уже не естественнонаучные дисциплины должны внутренне реконструироваться и подняться к философско-методологическим высотам последовательно диалектического, "развитийного" взгляда на мир, но наоборот,– чуть ли уж не самой диалектике надлежит "перестроиться" на методологических основаниях, которые могут быть извлечены, "отцежены" из современных нам наук о природе. При этом начисто игнорируется существеннейшее обстоятельство, что предуказанная В.И.Лениным объективно-необходимая "диалектизация" естественнонаучного познания протекает (как, впрочем, В.И.Ленин и сам предвидел) весьма медленно, трудно, и говорить о ней сегодня как о свершившемся факте нет абсолютно никакого резона. При незавершённости же подобной диалектической реконструкции все "отцеживаемые" из современного природоведения методологические схемы и подходы являются производными – увы – не диалектико-материалистических, но определённо   домарксистских,  буржуазных общефилософских, общемировоззренческих представлений.

 

3

 

Сколько-нибудь здравомыслящему человеку едва ли нужно далее подробно растолковывать, чем чреваты для диалектико-материалистической теории вышеописанные фетишистски-"научные" тенденции; поддаться им – значит в самый короткий срок превратить диалектический и исторический материализм в мешанину "взглядов", ничего существенно общего с марксистско-ленинской философией не имеющих, и практически потерять марксизм-ленинизм как идеологию революционного пролетариата.

Суммируем ещё раз: в наши дни главным плацдармом идеологического "контрнаступления" буржуазии сделался тот комплекс исторически сложившихся обстоятельств, что общефилософское учение класса – строителя коммунистической цивилизации по своей внутренней понятийной, гностической структуре несколько "ушло вперёд" (как это и всегда бывает непосредственно вслед за победоносным революционным переворотом), система же частнонаучного знания равноценной мироприсвоенческой высоты покуда фактически не создана, и мы должны пользоваться тем же конкретно-научным "багажом", который заготовила и которым наряду с нами живёт продолжающая параллельно существовать цивилизация капитала. Ничего экстраординарного в этом нет, всякий новый всемирноисторический гегемон в начале своего пути стоит какой-то период перед аналогичной дилеммой, как в своё время стояла и сама буржуазия. Поражаться здесь особенно нечему, но эту глубочайшую, потайную мировоззренчески-гностическую "неадекватность" реально используемого нами естествознания нашей общефилософской, программно-стратегической концепции необходимо доподлинно всякую минуту "держать перед глазами". Нельзя,– правда,– придавать указанной глубинной концептуальной "расстыковке" нарочитое значение, ибо в существующих конкретно-исторических условиях она не в столь ещё ощутимой мере обнаруживается на уровне практических инженерно-технических приложений науки; но   игнорировать,  "не замечать" или искусственно преуменьшать её – вдвойне, втройне недопустимо. Это и есть платформа, "опорная база", откуда действует позитивизм: он берёт буржуазно-мировоззренческие по своему характеру сущностные основания ещё не подвергшегося "диалектизации" естествоиспытательства, провозглашает их необсуждаемыми "надчеловеческими" истинами в последней инстанции и в качестве таковых старается подсунуть их всюду взамен марксистских, диалектико-материалистических основоположений, принципов, установок, ориентиров и т.д. В особенности разрушительны,– как нетрудно понять,– подобные фальшиво-"онаучивающие" упражнения по отношению к самой системе диалектического и исторического материализма.

Возвращаясь здесь к Б.М.Кедрову,– нужно со всей определённостью констатировать, что среди предпринимаемых у нас многолетних (к сожалению) деструктивных попыток столкнуть систему нашего общефилософского знания с марксистских методолого-мировоззренческих рубежей на "бэконианские" (спенсерианские, если угодно, и далее – вплоть, вот именно, до богдановских) выступлениям Б.М.Кедрова принадлежит едва ли не "ведущая" роль.

В течение ряда лет,– до самого последнего времени,– Б.М.Кедров усиленно пропагандирует фальсифицирующую, иначе не скажешь, по своей идейно-политической направленности "теорию", якобы "тем самым" материалистически-диалектическим методом, который был развёрнуто высвечен Марксом как идеологом пролетарской революции и явился её, революции, решающим интеллектуальным инструментом,– якобы "этим самым" методом естествознание "работает", начиная чуть ли не с Евклида (и уж во всяком случае с Ньютона, не позднее). Утверждается, будто "тот самый метод, который применил Маркс в "Капитале"", уже наличествовал, в некоем "математизированном варианте", и в геометрии трёхмерного пространства, и в ньютоновской механике, и в классической термодинамике,– и ныне на нём зиждутся кибернетика, информатика, системный анализ и т.п.[4]

"Вполне естественно было бы ожидать,– заявляет Б.М.Кедров далее,– что если частные науки строятся, излагаются и изучаются в их систематизированном виде по такому именно методу, то и сама философия марксизма (то есть диалектика, или диалектический материализм) тем более   должна  строиться, излагаться и изучаться по такому же точно методу, причём своему же собственному."[5]

Обратим внимание на это характерное "должна"; ибо из освещения затронутой проблемы Б.М.Кедровым невозможно сделать никакого иного вывода, кроме того, что по "собственному" методу марксистской философии испокон веков, с незапамятных времён и по сей день "строятся и излагаются" практически все науки, за исключением… её самой. Она этот свой "собственный" метод только ещё "должна" себе уяснить. Выходит, что кибернетика, информатика и системный анализ едва ли не в большей мере являются теорией революционного действования пролетариата, нежели сам марксизм.

Стоит ли пространно доказывать, насколько это явный и пагубный позитивистский "занос"? Здесь совершенно скрадено всё   классовое,  идеолого-политическое содержание и значение марксизма, главная его функция – обоснования и раскрытия всемирноисторической роли пролетариата как созидателя коммунистического общества.[6] Достижения эмпирических и математических дисциплин, напротив того, безудержно и почти что смехотворно преувеличены, обожествлены, рассматриваются вне всякой исторической перспективы. Спора нет, евклидова геометрия – превосходная наука, но утверждать, будто используемый ею метод – "тот же самый", которым написан Марксов "Капитал" и при посредстве которого можно совершить социалистическую революцию, это, конечно, попросту своего рода "методологический" анекдот; правда,– учитывая причиняемый им реальный вред,– анекдот вовсе не такой уж потешный. Не случайно Б.М.Кедров упорно избегает говорить о "Капитале" именно как о политэкономической теории пролетарской революции,– каковою это великое произведение по сути своей и является; применительно к "Капиталу" у Б.М.Кедрова речь идёт неизменно лишь о некоем специфическом варианте "политической экономии капитализма".[7]

Совсем непозволительно принижено Б.М.Кедровым философско-методологическое новаторство Маркса, по существу оказалась целиком смазана, перечёркнута   принципиальная новизна,  внесённая Марксом, его последователями и продолжателями в историю революционно-преобразовательных учений, прогрессивной социально-политической мысли вообще; если уж методом революционной диалектики (поверим на минуту Б.М.Кедрову) руководствовались все, как говорится, кому не лень, то невозможно понять, почему именно Марксом и марксизмом датируется превращение социалистических утопий, пламенных мечтаний о лучшем будущем в реалистичный, практически осуществимый и осуществившийся общественно-преобразовательный проект. Искажённо представлена вся   фактическая  сторона формирования диалектико-материалистической методологии, замалчивается тот кардинальнейший момент, что марксистский революционный метод ведёт непосредственное своё происхождение от   диалектики Гегеля,  а не от естествоиспытательского механицизма, не от спенсеровского "закона динамического уравновешивания" и пр.

Следует также настоятельнейшим образом подчеркнуть, что всё описываемое Б.М.Кедровым под названием "Марксова метода", "метода восхождения от абстрактного к конкретному" на самом деле есть лишь примитивно-механистическая версия движения "от простого к сложному": иными словами, приблизительное изображение   роста,  а не   развития,–  не схватывающее внутренней, сущностной противоречивости естественноисторических и общественно-исторических процессов и имеющее, постольку, весьма скудное родство с подлинно диалектическими логико-аргументационными схемами, в основе которых лежит конструкция   сущностного противоречия .  Метод же восхождения от абстрактного к конкретному,– в его правильном марксистском истолковании,– представляет собой инструмент выявления, прослеживания и разрешения   противоречий  в самой объективной реальности, показ того, как развивающийся феномен переходит из своего лишь   возможного  (абстрактного) существования к существованию конкретизированно-"действительному"; т.е., как совершается смена этапов развития, смена "качества" в процессах развития, качественной скачок. И только потому, что марксистско-ленинская теория в принципе   владела  этим инструментарием (и именно им, а не "законом динамического уравновешивания"!), марксисты в России смогли предсказать, а затем и уверенно возглавить столь эпохальную "смену качества" в общественном развитии, как социалистический переворот. И именно потому это произошло на базе теории Маркса, а не Ньютона, не Клаузиуса и не Дарвина, что бэконианский так называемый "естественнонаучный" материализм понятийно, когнитивно   статичен,  как статично породившее его буржуазное миросозерцание, и средствами интеллектуально программировать революционные скачки никогда не располагал и не располагает.

Само собою разумеется,– в природе, в обществе и в мышлении отдельно взятого индивида, всё и повсюду подчиняется законам диалектики; ход мыслей любого персонажа, включая и таких, которые никогда ничего не слышали о Гегеле, объективно пронизан диалектическими закономерностями, но эту объективную, "материальную" пронизанность нельзя путать с   сознательным  применением диалектического метода. Наши науковеды и философы, занимающиеся методологическими проблемами естествознания, исследуя структуру теоретических построений в естествоиспытательстве, перипетии совершения тех или иных открытий и т.д., обнаруживают во всём этом – неудивительно! – глубинную   объективную  противоречивость, столкновения противоположных, противоборствующих тенденций, "снятие" менее развитых трактовок более зрелыми и массу прочих "диалектизмов" – и нередко подытоживают отсюда, будто соединение материалистической диалектики с науками о природе, это исторически уже решённый вопрос. Однако,   подчиняться  диалектике стихийно и использовать логический схематизм её закономерностей осознанно, как планирующее руководство к действию,– это две существенно разные вещи. Если первое в современном естествоиспытательском познании налицо (да иначе и быть-то не может!), то до второго пока ещё очень далеко. Слишком уж это неоспоримое подсовыванье желаемого вместо действительного – доказывать, якобы учёные-естественники наших дней сознательно, "в рабочем порядке" строят свою аргументацию в категориях диалектического противоречия, борьбы противоположностей, перехода количественных изменений в качественные, двойного отрицания и т.п. Добросовестней всё-таки будет согласиться, что все эти собственно-диалектические определения и характеристики, если и приложимы к логике их рассуждений, то исключительно апостериори, "задним числом", и не обнаруживают ещё до сих пор сколько-нибудь активной роли в качестве намеренно и целеустремлённо употребляемых приёмов установления естественнонаучной истины. Соответственно,– и добываемые нынешним природоведением результаты оказываются той же, отнюдь не более высокой, познавательной "пробы": они не могут адекватно воспроизвести таких системообразующих реалий естественноисторического мира, как "междукачественные" узловые превращения основных форм движения материи (к примеру, неживого в живое, инстинктивного в мыслящее, природно-органического в социальное), не в состоянии дать убедительную целостную картину развивающегося универсума ни в историко-генетическом, ни в пространственном, ни в прогностически-перспективном аспекте,– а значит, и предложить какие-то принципиально новые способы взаимодействия с природой, на смену исчерпавшему себя и толкающему человечество к экологической катастрофе механистическому "природопокорительству". "Перестраивать" и "упорядочивать" на этих исторически безнадёжно-yстаревших предпосылках методолого-мировоззренческую часть коммунистического учения – совершенно то же самое, что философски "обезглавить" всю классическую марксистскую доктрину и сползти на уровень, в лучшем случае, плоского "естественнонаучного" эволюционизма, не видящего и фактически не приемлющего диалектических скачков, а в худшем – угодить вообще в объятия чего-то вроде приснопамятной, воинствующе статичной   теории равновесия .

"… допустимо ли,– читаем у Б.М.Кедрова,– обобщать методы изложения (изучения) частных наук и выводить отсюда соответствующий общий метод для марксистской диалектики? Не равносильно ли это будет уступке позитивизму и даже переходу на его позиции? Такое сомнение можно легко рассеять: если фактически стихийно, то есть помимо воли и сознания самих учёных, диалектика проникла во все частные науки, то её сознательное извлечение из них (путём обобщения!) есть не проявление какого-либо позитивизма, а установление правильных, нормальных взаимоотношений между философией (общей наукой) и частными науками."[8]

Что касается "лёгкости" рассеивания тщательно аргументированных критических сомнений,– это, конечно, очень "легко", если не давать оппоненту возможности обнародовать его работы: как застряла, хотя бы, без всякого движения ещё с 1978г. в "Вопросах философии" моя статья "Материалистическая диалектика и позитивистская схоластика", как раз вышеобрисованной проблематике и посвящённая. Относительно же всего остального повторим вновь: "стихийно" проникнуть в частные науки диалектика может только в качестве общей   объективной  закономерности развития природы, социума и человеческого мышления; с этой точки зрения всё на свой лад "диалектично", вплоть до религии и древнеязыческого мифотворчества, но мы ведь не ставим вопроса об "извлечении" оттуда марксистского диалектического метода "путём обобщения". Точно так же незачем "извлекать" Марксову методологию из бэконианства,– по той элементарной причине, что революционная диалектика как откристаллизовавшаяся методолого-мировоззренческая концепция (а не просто принудительная естественноисторическая необходимость) представлена в трудах не Шорлеммера и Менделеева, но именно Маркса. С какой стати,– вообще,– после всего написанного и практически воздвигнутого основоположниками научного коммунизма выдумывается вдруг "задача" выколупывать диалектический метод из частных эмпирических дисциплин? Мировоззрение передовых классовых сил современности есть высшее выражение именно творческой самосознательности эпохи, и оно по самому своему определению не может существовать где-то "помимо" чьего-то сознания и воли; оно существует, прежде всего, в произведениях идеологов данного класса и в его реальных, общественно-сознательных революционизирующих свершениях. Где оно наличествует,– по заверениям,– лишь "стихийно", там его попросту ещё нет. И распространяется оно,– согласно общепонятным законам всего сущего,– оттуда, где оно уже сложилось и имеется, туда, где его – как было только что сказано – ещё покамест нет. А никоим образом не наоборот. Затея с "извлечением" марксистской диалектики из частных отраслей сегодняшнего "бэконианского" естествознания – это всецело, неразличимо то же, что извлекать из естествознания "социально-экономические последствия": мысль, достаточно уже своим многолетним иссушающим бесплодием себя, как кажется, дискредитировавшая.

"Главную задачу … подлинно диалектического изложения диалектики,– по Б.М.Кедрову,– Ленин видел в доказательстве того, что всему человеческому мышлению, начиная с простейших суждений, присуща органическая диалектика."[9] Неужели же ничего более,– никаких иных задач, кроме как ломиться в открытые двери и доказывать, что простейшим суждениям присуща диалектика,– В.И.Ленин перед революционной диалектико-материалистической теорией не выдвигал и никакого иного употребления из неё не делал? Со всей очевидностью, подобная нацеленность в вопросах "изложения диалектики" не только не выражает каких-либо "правильных взаимоотношений между философией и частными науками", но она,– напротив,– переворачивает эти правильные взаимоотношения с ног на голову и силится сбить материалистическую диалектику с единственно верного пути, на котором может быть получена её новая, подлинно-современная и практически эффективная систематизация: а именно, с пути изучения и логического обобщения реального опыта, реальной практики социалистического и коммунистического строительства, равно как уяснения, подытоживания и всемерного дальнейшего развития того, что было творчески достигнуто в этой области классиками марксизма-ленинизма и коллективным разумом марксистско-ленинских партий. Вместо ориентации на живой, непосредственный "питающий контакт" с практической партийной политикой постановка проблемы, навязываемая Б.М.Кедровым и его единомышленниками, уводит – и это здесь ещё не самое худшее – к пустопорожнему иллюстративно-гадательному схоластизированию вокруг того, какими способами совершались различные физические или химические открытия и много ли "органической диалектики" при сём присутствовало. Потеря марксистской диалектической концепции именно как   партийной  теории, способной вырабатывать надёжные и эффективные практически-политические решения,– вот тот однозначный и неизменный результат, перед которым фактически вплотную ставило нас это "направление" в нашей философии всякий раз, как ему удавалось временно в ней возобладать.

 

4

 

Следовало бы напомнить также, что "извлечением" методологических программ из конкретных естественных наук в их сегодняшнем облике активнейшим образом занимаются и на Западе; ну, можно ли всерьёз поверить, что если бы по ходу подобных извлечений на свет и впрямь появлялась марксистско-ленинская диалектика, то на всю эту извлекательскую деятельность там не был бы немедленно наложен жесточайший идейно-политический запрет? Суть дела в том и состоит, что никакой не марксизм-ленинизм "отцеживается" из естествоиспытательского бэконианства, а всё те же, мировоззренчески во многом   антагонистичные  марксизму "киты" механистической и статичной картины мироздания, которая объективно и неустранимо "запрессована" во все культурные продукты буржуазной цивилизации, включая и бэконианский стиль познавательного "обращения" с природой.

Сейчас посмотрим, как и по каким линиям будет позитивиствующее мышление "обороняться" от марксизма, коль скоро ему (позитивизму) удастся до некоторой степени закрепиться на вышеразобранном его "плацдарме": т.е., на упорно, всеми силами внушаемых представлениях о "надклассовом" и "внеидеологическом" когнитивном характере частнонаучного познания природы.

С первого взгляда ясно,– прежде всего тут надо постараться вообще держать марксистскую философию как можно дальше от царства эмпирических наук, от всякого концептуального "выхода" на изучение и постижение, хотя бы в предельно "контурной" форме, естественно-природных процессов: нетрудно ведь догадаться, что марксизм начнёт с установления конкретно-исторической "подвижности" естествоведческих истин, и весьма быстро пропаганда буржуазного мировосприятия под флагом "вечных принципов" беспристрастной-де, равнодушной к социальным системам науки окажется существенно осложнена.

С этой целью (отстранения марксистско-ленинской философии от проблем построения общей естественнонаучной картины мира) пускается в оборот ряд вспомогательных уловок, среди которых одна из наиболее агрессивных – это   "гносеологизация"  философского исследования как такового, стремление ограничить предмет философии вопросами теории познания, гносеологии; и здесь, опять-таки,– если говорить о наших отечественных "гносеологизаторах",– именно позиция Б.М.Кедрова может служить прискорбным "образцом".

    Так, в январском номере "Вопросов философии" за 1982 год Б.М.Кедров опубликовал статью, в которой провозглашает некую "срочную и острую необходимость" редуцировать философию марксизма к одному лишь диалектическому материализму, отбросив материалистическое понимание истории (вполне в духе Бухарина, считавшего,– как известно,– исторический материализм частной общественной наукой); затем объявляется, что "диалектический материализм и материалистическая диалектика – это одно и то же"[10], т.е. диалектический материализм приравнивается диалектическому   методу,  собственно диалектике; и наконец, притягивается ленинский тезис о "совмещении" диалектикой в марксизме одновременно функций логики и гносеологии – и раз уж диалектика "тождественна" теории познания, то с теорией познания преспокойно отождествляется марксистско-ленинское философское учение всё целиком.

С какими передёржками мы в данном случае сталкиваемся и каково тут действительное положение вещей?

Само собою,– всякий сколько-нибудь квалифицированный, так сказать, позитивист прекрасно отдаёт себе отчёт, что "бэконианство", наличествующая ныне система естествоведческих дисциплин внутренне всё ещё чужда осознанно-диалектическому мироощущению, и дабы это не обнаружилось, диалектическую философию нельзя и близко сюда подпускать; только эту цель и преследует объявление диалектики исключительно лишь наукой "о мышлении", "о познании".[11]

Между тем,– подобные "установки" идут совершенно вразрез с коренной марксистской характеристикой диалектики как учения о наиболее глубоких, всеобъемлющих закономерностях развития природы, общества и мыслящей человеческой индивидуальности. Марксистско-ленинская теория, живительным "нервом" которой диалектика как раз и является,– это прежде всего мировоззрение определённого класса, а класс выходит на историческую арену с намерением не философствовать отвлечённо, но изменить, переделать реальные общественные отношения, реформировать сам способ производства; и для этого ему нужна связная систематичная картина того, что совершается именно в мире, в объективной природной и общественной действительности, а не просто "в познании".

Процитирую других авторов, чтобы не создавалось впечатления, будто пагубность разбираемых отклонений остаётся столь уж "незамеченной".

"Всякое ограничение предмета философии рефлектирующим мышлением, и отсюда сведение философии марксизма-ленинизма к теории познания не согласуется с фундаментальными принципами диалектического и исторического материализма."[12]

"... нередко говорится, что предмет диалектики как науки – не сама объективная действительность, а только понятия, отражающие действительность.

Мы все достаточно хорошо внаем, что материалистическая диалектика – это наука о наиболее общих законах развития природы, общества и мышления. Такое понимание предмета нашей философской науки вошло и в Программу нашей партии."

"… именно потому, что эта сторона дела, т.е. проблема объективной действительности, которая является предметом нашей науки, недостаточно сильно и чётко подчёркивается в нашей теоретической работе, … мы не движемся вперёд серьёзно в области философии …

Диалектика наша может идти вперёд, развиваться и обогащаться анализом конкретных явлений действительности. Именно на основе диалектического анализа конкретной действительности, природы, общества и т.д. можно делать широкие общетеоретические выводы, относящиеся уже к диалектической теории как таковой."[13]

Самое поразительное, пожалуй, во всём здесь излагаемом – это то, что вообще подобные дебаты могли обрести злободневность (причём, наиострейшую!) спустя столетие после смерти Маркса, в государстве,   официально  руководствующемся его философской доктриной; какую же надо было вселить сумятицу и путаницу в умы, чтобы относительно философии, которая сформировалась под лозунгом   "изменить мир",  сама себя определила как оружие революционного пролетариата в его материально-практической борьбе,– чтобы относительно   этой  философии вновь возникла необходимость дискутировать, являются ли общие законы преобразуемого ею мира её предметом (или, может быть, таковым предметом служат лишь мыслительные процессы, лишь закономерности "познания", а не практически-преобразовательного действования).

Следующая фальсификаторская передёржка – это отождествление диалектического материализма и вообще марксистско-ленинской философии в её целостности с одной лишь "материалистической диалектикой" (формулировки типа: "материалистическая диалектика, составляющая марксистскую философию", "диалектический материализм, который представляет собой диалектику"[14]). Коль скоро мы договорились,– всё-таки!– что марксизм есть учение не просто о "мышлении", но об общих закономерностях объективного мира,   включая  мыслящий мозг как определённую ступень естественноисторического развития,– невозможно далее не соглашаться и с тем, что эта его мировоззренческая сторона должна получить адекватное отображение в его структуре. Соответственно,– философия марксизма имела испокон века в своём составе общемировоззренческую часть – "материалистическую теорию" и, с другой стороны, диалектический метод; этот единственно правильный подход к делу и был в своё время зафиксирован в классической для того периода работе И.В.Сталина "О диалектическом и историческом материализме". С конца 50-x годов указанная работа попала под явно неоправданные и носящие характер бесспорного перегиба "критические" проскрипции, а теперь,– как видим,– мы вынуждены в ряде случаев, словно из дурного сна, выкарабкиваться к тем самым давнишним марксистским аксиомам, от которых так или иначе никуда не денешься и которые были в ней достаточно удачно закреплены.

Прервём на минуту наше изложение,– чтобы, учитывая весь "накопленный" по ходу обсуждения материал, окинуть лишний раз взглядом   целостность  разбираемой проблемы, наш отправной вопрос о том, что такое позитивизм, каково нынешнее его соотношение с марксистскими общефилософскими воззрениями и какие концептуальные приёмы употребляются им в противоборстве с идеологией рабочего класса.

К середине нашего столетия сделалось очень трудно, а практически подчас и вовсе невозможно защищать капиталистический общественный строй путём прямого, "фронтального" декларирования тех принципов, которые когда-то обеспечили буржуазному укладу право на место во всемирной истории: принципы эти устарели, обнаружили свою ограниченность и неадекватность потребностям прогрессивного развития людского сообщества, и даже среди "штатных" идеологических адвокатов буржуазной системы ценностей мало кто сомневается, что цивилизация бизнеса как таковая исторически обречена. В этих условиях получила широкое распространение проповедь буржуазных идеологических стереотипов в замаскированном виде: в качестве неких "общечеловеческих" и "надчеловеческих" основоположений, с которыми бесполезно-де спорить и бессмысленно стремиться их ниспровергнуть, ибо они неизменно и безразлично "справедливы" для любого имеющего существовать социального устройства.

Само собою разумеется, что этим "вечным" истинам надо подыскать какую-то почву в реальной действительности: т.е., нужно попытаться абсолютизировать, фетишизировать, объявить "непреходящими" те или иные стороны, аспекты, фрагменты буржуазной социальной организации. Так, одно время излюбленным объектом вышеописанного фетишизма выступали рыночные отношения в общественном производстве; провозглашая рынок "вечным" атрибутом всякой достаточно развитой системы хозяйствования, тем самым завуалированно протаскивали в ранг внеисторических неприкосновенностей традиционнейшие объяснительные шаблоны и рекомендации буржуазной политической экономии. Ещё один "язык", далеко протянувшийся в пределы коммунистической общественно-экономической формации из нашей буржуазной "предыстории",– это стиль мышления о природе и технологического к ней отношения, сложившийся когда-то при выходе буржуазии как класса на мировую арену. Вот это и есть поле деятельности, где искони подвизается позитивизм как версия частнособственнической, элитарно-эксплуататорской идеологии; ибо, настаивая на индифферентно-"общечеловеческом" характере механистического естествознания (которое на самом деле пришло вместе с буржуазной эпохой в мировой культуре и вместе с ней рано или поздно окончательно уйдёт),– настаивая на этом, можно надеяться придать вид "естественнонаучного закона", "закона природы" любому, сколь угодно плоскому и затасканному буржуазно-идеологическому клише.

И этот свой наиболее закамуфлированный идеологический "плацдарм",– исторически уже один из последних,– буржуазное миропонимание обороняет от неизбежного марксистского "вторжения", доказывая:

что "философия как таковая" (а в особенности и в первую очередь, конечно же, философия марксизма!) не должна заниматься вопросами "общего устройства" природы,– т.е.,   мировоззренческими  вопросами, если отбросить разные эзоповы увёртки; марксистско-ленинской науке,– короче говоря,– не "подведомственны", якобы, общемировоззренческие проблемы: возможно ли вообразить себе худший, разрушительнейший для дела партии "теоретический" абсурд;

что предмет марксистско-ленинской теории, постольку, следует замкнуть единственно лишь изучением "законов познания", не касаясь самих по себе объективных естественноисторических закономерностей процессирования отражаемого познанием материального мира;

что из марксистской философии надлежит "выбросить", таким образом, исторический материализм, переправив его в разряд неких "частных наук",– ибо ведь он трактует об обществе, которое есть, опять-таки, внешний человеку объективный мир, несводимый к голому "познанию" или "мышлению";

что в марксизме вообще не положено быть традиционному членению на "теорию" и "метод", так как вся собственно "теоретизирующая", объяснительно-мировоззренческая часть из него попросту "изымается";

что оставшееся после всех этих операций от цельного материалистического миросозерцания (как называл наше философское учение В.И.Ленин) должно – в методологическом плане – слепо и беспрекословно идти на поводу у частных естественных дисциплин; причём нас поистине заклинают никогда, ни при каких обстоятельствах не спрашивать – а какой, вообще-то, всемирноисторический тип материально-производительных,   классовых  отношений откристаллизовался в мыслительных структурах и приёмах, которыми дисциплины эти до сего дня "работают", и насколько всё это нам годится не в качестве вспомогательного познавательного средства, но в качестве некоего фундамента, опираясь на который, следует-де в корне ("научно") реконструировать, "заново и правильно изложить" весь наш взгляд на общественную и естественную действительность, на наше собственное место в системе мироздания, в едином мировом процессе.[15]

С позитивизмом мы можем встретиться и в зарубежном его варианте, и "у себя дома"; когда позитивистски настроенный западный философ проповедует, что философия – это, в конечном счёте, лишь обобщающая рефлексия над методом ныне наличествующих конкретно-эмпирических наук, то он или уяснил уже себе, или уверенно догадывается, что мировоззренческие основания у разделяемой им философии как   идеологии  господствующего в его стране класса и у нынешнего конкретно-эмпирического знания – одни и те же. Стало быть, та (буржуазная) идеолого-философская система, которой он, в общем и целом, служит, ничего от такой его проповеди не теряет: она просто меняет оболочку, "упаковку", в которой себя подаёт; передислоцируется с тех участков идеологического фронта, где опасается потерпеть (или уже потерпела) поражение, на такие, где ей легче маневрировать и маскироваться.

Совсем иначе,– однако,– оборачивается дело, когда призывы к превращению философского познания в некоего рода "метаестествоведческую" гностическую рефлексию исходят от философа-марксиста. Слишком во многом   разные  общемировоззренческие устои у   нашей,  марксистской философско-идеологической доктрины и у реально существующего покамест естествоиспытательства; поэтому, если буржуазная философия только выигрывает, облекаясь в наряд отвлечённого рефлексирования над нынешним естественнонаучным методом, то философия марксизма на этом пути фактически принуждается изменить своим наиболее глубоким мировоззренческим первоначалам, спускается концептуально на исторически более раннюю (и более примитивную) ступень, попадает в опаснейшую по своим последствиям идеологическую ловушку.

В ловушке этой можно оказаться по доброй воле, а можно запутаться безотчётно, будучи притом ещё и убеждён, что являешься марксистом; именно так и получилось в своё время с А.Богдановым.

Абсолютизируя, обожествляя естественнонаучное мышление, позитивизм легко приходит к абсолютизации мышления, сознания, познания и т.д.   вообще  (Богданов, например, предпочитал в данной связи говорить о "социально организованном опыте"); познавательная способность человека ("опыт" и т.п.) вырывается из контекста мирового эволюционно-исторического процесса, противопоставляется объективной реальности, примат которой при этом начинает более или менее явно браться под сомнение. Следующим шагом появляются различные версии "сотворения мира" через познавательную, "упорядочивающую", "организующую" и пр. человеческую активность; идея эта может фигурировать и в некоем предельном, "максималистском" виде, и в разных "ослабленных" модификациях.

Существенно важно было бы здесь понять, наконец, что именно таков философско-методологический источник распространившихся у нас (выше уже упоминавшихся) представлений, якобы изменения в материальной общественно-экономической действительности являют собою производное от "процессов, происходящих в естествознании".[16] Спора нет,– естественнонаучные открытия и инженерные изобретения, воплощающиеся в новой, более эффективной технике и технологии, оказывают огромное влияние на социальную жизнь: внедрение принципиально-нового технико-технологического решения может совершенно преобразить облик целой отрасли народного хозяйства, а вместе с тем трудовые и иные жизненные условия немалой массы людей. Но всё же подобные сдвиги, как бы ни были они поверхностно впечатляющи, по своей внутренней природе – явление лишь вторичное. На   сущностной  глубине общественно-исторического прогрессирования, где "работает" основное социодиалектическое противоречие – закон соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил,– там положение вещей определяется именно уровнем развитости класса-производителя как главной производительной силы и способом его соединения со средствами производства (формой собственности). Структура собственности (или способ мироприсвоения, отличительный для данной формации) затем с той или иной степенью отчётливости "дублируется" во всех прочих отношениях членов общества к окружающей действительности и к самим себе – в познавательных взаимозависимостях, технологических, эстетических и др. И хотя дальнейший научно-технический прогресс влияет, конечно, на социально-экономическую обстановку, всё-таки изначально он сам формационно  ( классово,  в широком смысле слова) детерминирован, и чтобы вызвать мощные, по-настоящему революционизирующие и освежающие перемены на инженерно-техническом фронте, надо фундаментально что-то "стронуть с места" в отношениях собственности, в самих исходных "присвоенческих" механизмах.

На этом зиждется марксистская теория качественно реорганизованных, обновлённых производственных (базисных) отношений как "главного двигателя" в развёртывании и наращивании общественных производительных сил, прежде всего их материально-технического компонента. Если же,– напротив,– говоря о "последствиях научно-технического прогресса", подразумевают не определённые вторичные проявления, а как раз движение самих базисных, производственно-отношенческих конструкций общественного целого, то тут обнаруживается неоспоримое соскальзывание к точке зрения, методолого-философски не слишком далеко отстоящей от богдановского волюнтаристского "миростроительства" при помощи принципов, почерпнутых из бэконианского эмпиризма и из практики функционирования "образцового" крупнокапиталистического предприятия.

"Теоретическую основу этой концепции составляет всё та же логика эмпиризма, имеющая дело преимущественно с механическими системами,– правильно указывал Э.В.Ильенков.– Исследование таких систем сводится к выделению устойчиво повторяющихся типов взаимодействия их частей и, соответственно, к ориентации мышления не на процесс, а на состояние. … Логика эмпиризма, или, что то же самое, логика воспроизведения в мышлении и практического конструирования механических систем, вполне работоспособна, даёт большой практический эффект и выгоду. Но только до той поры, пока и теоретик, и практик имеют дело с механической системой. Этот ограниченный рамками объектной науки тип мышления и разрастается в глазах Богданова в универсальную схему мышления вообще …"[17]

"… тот научный метод, которым-де на самом деле была создана теория научного социализма и прежде всего её фундамент – политическая экономия марксизма, "Капитал",– с разговорами о материалистической диалектике ничего, мол, общего не имел и не имеет. Это-де самый "обыкновенный" научный метод, которым добывает свои результаты любая современная наука, и прежде всего, разумеется, физика."[18]

Но разве не в точности то же слышим мы сегодня от Б.М.Кедрова? С единственной только малосущественной разницей, что он по видимости не противополагает "обыкновенный научный метод" материалистической диалектике, а отождествляет их; хотя и здесь он ничуть не оригинален, ибо именно такую трактовку рассматриваемого вопроса отстаивали механицисты 20-х – 30-х годов – в лице, например, И.И.Скворцова-Степанова.[19] И почему, если взгляды того же Скворцова-Степанова оценивались как несостоятельные и вредные в практическом отношении, ведущие к свёртыванию, скрытому "самоупразднению" марксистской философии,– почему те же прокламации "в исполнении" Б.М.Кедрова мы должны воспринимать как-то по-другому?

Слепое преклонение перед "методами естествознания" не единожды приводило механицистов (позитивистов) к утверждениям, будто содержание частнонаучных понятий – или даже попросту "чувственных представлений" и пр.– как раз и являет собою не что иное, как   подлинную  реальность, "существующую вне нас действительность".[20] В.И.Ленин квалифицировал подобные заблуждения как "основную нелепость, основную путаницу и фальшь махизма, из которой вылезла вся остальная галиматья этой философии"[21]; но вот в наши дни Б.М.Кедров возносит обильную дань указанной махистской нелепице,– в цитированной выше книжке "Единство диалектики, логики и теории познания", где им многократно повторено, что "познание (отражение действительности в сознании человека) совпадает с самой действительностью", что содержание познания – частнонаучного, конечно!– "тождественно с бытием", "первично", что оно и есть "сам отражаемый объект".[22]

Коль скоро же содержание мыслей естествоиспытателя-"бэконианца" возведено в некий абсолют и провозглашено подлинной "субстанцией мира",– нетрудно догадаться, что в таком изображении "физической реальности" для   материи  (как категории истинно-реалистичной философии диалектического материализма) места вообще не осталось. Поэтому и          "классические" махисты начала нашего столетия оказались столь отзывчивы на скороспелый квази-"научный" тезис "материя исчезла",– и, с другой стороны, не приходится удивляться, читая нынче у Б.М.Кедрова о какой-то "новой концепции природы", отличительным свойством каковой концепции является-де признание возможности возникновения и исчезновения "определённых форм материи". Это не обмолвка, а закономерный финал длинного ряда аналогичных по своей идейной ориентации зигзагов. Если из марксистско-ленинской философии,– в её "изложении" по Б.М.Кедрову,– продолжительное время методически "исчезали" то весь её "верхний этаж" – исторический материализм, то целиком мировоззренческая, то вообще всякая теоретико-объяснительная часть, тут "исчезновение определённых форм материи", безусловно, всегда было вопросом только удобства момента, избираемого для соответствующего оповещения.

 

5

 

Скажем в заключение несколько слов о том, на чём мы прервали анализ в предыдущем параграфе,– о недопустимости смазывания граней между теорией и методом в диалектико-материалистической философии (когда целостную философскую систему приравнивают одной лишь   методологии,–  или, завуалированно, "диалектике", ибо диалектика в последнем счёте и выступает не чем иным, как   методом марксизма).

Суть дела сосредоточена тут в том наиважнейшем пункте, что философия наша есть   материализм :  всякую деятельность сознания она рассматривает не как обретающуюся где-то в безвоздушном пространстве, а как отображение, концентрированное выражение, определённых материальных процессов, протекающих в объективно-данном природном и общественном окружении человека.

"Сознание вообще отражает бытие,– это общее положение всего материализма."[23]

Но   почему,  в силу каких причин сознание способно воспринять в себя и верно "скопировать", воспроизвести фактически любую закономерность противолежащей ему объективной действительности? Ясно, что если не ответить на этот вопрос, то и вышеприведённое "общее положение всего материализма" лишается надёжной опоры, превращается в декларацию. Само собою,– это было ясно и классикам марксизма; искомый ответ,– постольку,–  был выработан и гласил: потому сознание так пластично и так восприимчиво к любому типу закономерного процессирования в мире, что оно есть   функция  высочайше организованного материального "носителя",– "носителя", который является венцом всей свершившейся до сих пор эволюции и в строении которого объективно "сняты", "записаны" в сжатом виде основные принципы жизнедеятельности всех нижестоящих на эволюционной лестнице уровней развития материи, материальных форм. Именно и единственно поэтому указанные эволюционные закономерности и актуализуются, "оживают" в сознании – столь сравнительно легко – при его контактах с внешним миром; бесспорно, этого не было бы, если бы сам "носитель" сознания не стоял на верхней ступеньке естественноисторического процесса и не заключал в себе "снятыми" определяющие законы всех предшествующих ступеней.

"Это и есть материализм: материя, действуя на наши органы чувств, производит ощущение. Ощущение зависит от мозга, нервов, сетчатки и т.д., т.е. от определённым образом организованной материи. Существование материи не зависит от ощущения. Материя есть первичное. Ощущение, мысль, сознание есть высший продукт особым образом организованной материи."

"… мысль есть функция мозга."

"… сознание есть внутреннее состояние материи …"[24]

Итак, зависимость сознания от бытия имеет специфический двойственный характер: сознание отражает бытие, внешний мир постольку, поскольку внутренне,   функционально  в нём – в сознании – отражена или выражена эволюционно-историческая высота развития его носителя, поскольку оно   вооружено  этим функциональным совершенством, этой естественноисторической высотой. "… дух есть вторичное, функция мозга, отражение внешнего мира."[25]

Материальный носитель сознания, в первом приближении,– мозг; несколько шире – вообще человеческий организм, человеческий индивид.[26]

Но и этим удовольствоваться нельзя, ибо из исследования изолированно взятого индивида (тем более мозга) мало что удастся почерпнуть разумного касательно их истинной природы. Человек – существо общественное, и подлинным "корневищем" всех его функций и потенций, в том числе сознания, является его материальная родовая жизнь, представленная прежде всего множественностью чувственно-данных индивидов, связанных между собою отношениями по производству разнообразных необходимых для продолжения и развития сообщества благ.

Вот здесь-то и произошёл тот громаднейший прорыв материалистических воззрений вперёд, то "достраивание здания материалистической философии доверху"[27], каковым обнаружила себя выработка исторического материализма, материалистического понимания истории. Наконец-то в качестве объективно-сущего носителя сознания – этого наиболее удивительного среди проявлений вечно движущегося и развивающегося естества – было определено материально-практическое бытие людского рода. Сознание, при всей его "закреплённости" на эмпирически-конкретном индивиде, удалось показать как   родовую  функцию, как "сжатую запись" системы материально-практических (производительных, или   производственных)  взаимоотношений между людьми. Одновременно эта же целокупность, "ткань" материально-деятельностных межчеловеческих взаимосвязей, будучи для сознания его подлинным   органом  ("седалищем", как иногда В.И.Ленин говорил), оказывается для него и первоочередным предметом "отражения" со стороны внешнего мира. Именно потому, что в структуре материально-практической жизнедеятельности человечества (а не просто в анатомии мозга!) объективно подытожены, "сняты" закономерности функционирования более ранних форм движения материи,– именно в силу этого человек, соприкасаясь через общественную практику со всем многообразием эволюционно-исторической реальности, всюду в ней угадывает, так сказать, самого себя и уверенно "отражает" её, вовлекает в круг своих сущностно-родовых отношений, в том числе и познавательных, гностических.[28]

"Общественное сознание отражает общественное бытие – вот в чём состоит учение Маркса /курсив мой.– Т.Х./."

"Материализм вообще признаёт объективно реальное бытие (материю), независимое от сознания, от ощущения, от опыта и т.д. человечества. Материализм исторический признаёт общественное бытие независимым от общественного сознания человечества. Сознание и там и тут есть только отражение бытия …"[29]

Со всей достижимой чёткостью надо бы здесь уяснить, что вышеуказанное ленинское "и там и тут" – это не какие-то две разные   области  философского рассмотрения, которые одна после обнаружения другой способны сохранить некую первозданную самостоятельность; нет, это – два   уровня  рассмотрения, абстрактный и конкретно-всеобщий, и после выхода анализа на конкретно-всеобщий уровень (материалистического историзма) первоначальный уровень "материализма вообще" самостоятельно фигурировать уже не может, всё его содержимое должно быть "снято", преломлено через призму социально-исторического понимания.

Сознание "вообще" отражает внешнюю действительность, поскольку ему это позволяет внутренне, функционально его определяющая высокоразвитая организация человеческого мозга как его непосредственного носителя.

Сознание, рассматриваемое диалектически конкретно,– т.е. по его сущности, как общественный феномен,– отражает внешнюю действительность, поскольку ему это позволяет внутренне и без остатка его определяющая высокоразвитая структура его   подлинного,  сущностно понятого носителя: общественного бытия, материальной практики человеческого рода.

Следовательно, нельзя ленинскую формулировку трактовать столь примитивно, что имеется-де "сознание вообще", отражающее "мир вообще", вне всякой социально-практической опосредованности,– и плюс к нему ещё некое особое "общественное сознание", которое отражает не мир как таковой, а лишь явления общественной жизни. "Общественное сознание" в ленинской формуле из "Материализма и эмпириокритицизма" – это не сознание, рефлексирующе направленное на изучение социально-исторической действительности (в противоположность нацеленности на природу), не коллективное сознание в противоположность индивидуальному и пр. "Общественное сознание" у В.И.Ленина – это сознание, взятое в его   сущностных определениях,  как феномен, вот именно, целиком и полностью общественно-исторический, родовой. Оно изнутри обусловлено закономерностями общественно-производственной практики – и "вовне" также первым делом встречается с ними же; ибо мир открывается человеку исключительно лишь через структуру его практического действования в мире, и чтобы интеллектуально выйти куда-то "на просторы космоса", человек должен прежде всего осмыслить это "бытийное", объективно-детерминантное начало в самом себе, схватить "дух эпохи" и общую ориентацию современного ему этапа исторического процесса.

Соответственно,– нет ничего более ошибочного, нежели утверждать, якобы в марксистской философии представима какая-то "теория познания" отдельно от исторического материализма и якобы вообще вся она (философия) может быть к подобной внеисторичной "теории познания" сведена. Ибо материалистическое понимание истории есть не какой-то "довесок" к теоретико-философской проблематике марксизма, а выход, подъём всей этой проблематики на   сущностный,  подлинно объясняющий и подлинно конструктивный уровень её постижения.

Покуда мы не поднимаемся на концептуальный "горизонт" материалистического историзма, у нас ни в общемировоззренческом, ни в гносеологическом плане по существу не определён носитель сознания, "духа"; точнее, он определён лишь весьма абстрактно,– ибо, чрезмерно замыкаясь на дефинициях типа "мозг", "организм" и т.д., мы рискуем соскользнуть в какую-нибудь теоретико-познавательную, а затем и политико-философскую робинзонаду, остаться в рамках материализма отнюдь не диалектического, но созерцательно-метафизичного. Строго говоря,– вне исторического, "истматовского" подхода никакого   диалектического,  в собственном смысле слова, материализма и не может быть; лишь здесь, после того как в качестве носителя сознания указано материальное общественно-практическое бытие, вещи становятся на свои места, появляется возможность убедительно продемонстрировать происхождение сознательной деятельности, мышления, получает надлежащее разрешение основной философский вопрос о примате материального над духовным. Заявлять, будто в философии марксизма наличествует некий "общетеоретический" раздел, могущий существовать и достигнуть сколь-либо вразумительной концептуальной законченности   независимо  от "истматовского" угла зрения,– значит попросту не понимать, "в чём состоит учение Маркса".

Совершенно неприемлемы,– постольку же,– "трактовки" исторического материализма как дисциплины, якобы "отпочковавшейся" от диамата (наподобие философских вопросов естествознания или научного атеизма), как чего-то возникшего "вместе" с марксизмом и пр. в том же роде.[30] В.И.Лениным дана классическая интерпретация соотношения между диалектическим и историческим материализмом, которой и следует неукоснительно придерживаться: это достраивание философии материализма доверху.[31] Именно этот "сплав" диалектического и исторического материализма В.И.Ленин и считал   целостностью  Марксовой философской доктрины, "вылитой из одного куска стали", где "нельзя вынуть ни одной основной посылки, ни одной существенной части, не отходя от объективной истины, не падая в объятия буржуазно-реакционной лжи".[32]

Между тем, Б.М.Кедров,– к примеру,– бесцеремонно "изымая" исторический материализм из состава марксистско-ленинской философии, связывает понятие "недробимости", внутреннего неразрывного единства марксистского философского учения не с идеей нераздельности диамата и истмата (как это следовало бы по В.И.Ленину), а с тезисом о "ненадобности трёх слов" для обозначения диалектики, логики и гносеологии марксизма. Но это явная передёржка, во всех отношениях аналогичная разобранным выше. Она как раз позволяет без лишних затруднений   рассечь  марксистскую философскую науку на том самом стыке диалектического материализма с историческим, где В.И.Ленин предупреждал о необходимости видеть единый "кусок стали". С другой стороны, она не даёт вычленить и в разумной мере обособить то, что в современной хорошо проработанной философской системе   должно  быть вычленено и до известной степени между собою "разведено": а именно, её теоретическую и методологическую часть.

Способ осмысленного, целенаправленно-конструктивного действования человека в любой сфере окружающей его естественноисторической реальности (его "метод", в широком истолковании этого термина), если подходить к вопросу материалистически, ближайшим образом определяется внутренней логикой, внутренними закономерностями процессирования самой этой изучаемой, осваиваемой области явлений.[33] Когда же проблема метода поднята на собственно-философский уровень анализа, здесь требуется прояснить уже   самый факт,  почему человеческая деятельностная (в том числе мыслительная) способность столь совершенно "подстраивается" под любые "внешние" закономерности, с которыми опыт сталкивает людей. Ответом на этот вопрос служит указание на   носителя  мышления (равно как всех прочих человеческих способностей): на материальную организацию человека как индивида и на структуру его общественно-исторической практики, которая, будучи вершиной всего протекшего до сих пор развития, содержит в себе "снятыми" организационно-структурирующие принципы всех предшествовавших форм, в силу чего принципы эти встречно "актуализуются", когда та или иная материальная форма попадает в поле человеческой производительной активности.

Универсализм, всеобщность специфически-человеческого отношения к действительности ("метода"), стало быть,– это прежде всего универсализм человеческого практически-преобразовательного отношения, объективно "обобщающая" мощь социопроизводственной практики человечества, взятой в её историческом развёртывании. Марксистской философией полностью приняты на вооружение – в их материалистической интерпретации, конечно,– идеи Гегеля касательно того, что метод есть систематизированно выраженное движение самого "существа дела". Когда мы говорим о каких-либо   конкретных  методах, обращённых на те или иные участки, фрагменты, области материального мира, тут тем "существом дела", движение которого резюмировано в методе, являются,– понятно,– в первую очередь объективные "внешние" закономерности, конкретно в данной области господствующие, Когда мы о методе говорим философски обобщённо (т.е., как вообще о характерном познавательно-творческом "всемогуществе" человека, о безграничности его проникновения в тайны мироздания), тут "существо дела", к которому следует адресоваться и объективный закон движения которого надо концентрированно выразить,– это социально-историческая практика, спонтанно развивающееся социопроизводственное бытие.

Коль скоро мы хотим системно, предельно обобщённо (как единственно и подобает в философской науке) изобразить свойственный нам, людям,   метод,–  наиболее глубокую, сущностную структуру нашей разумной деятельности,– нам с неизбежностью приходится сжато изображать всю эпопею историко-эволюционного возникновения и последующего мощного, интенсивнейшего прогрессирования общественного производства. Тогда лишь становится ясно, что человек,   материально  помещаясь на самой верхушке, в высшей точке эволюционной "пирамиды", именно благодаря этому столь свободно проникает такой своей   функцией,  как сознание, разум, в объективную логику жизненного процесса любого из нижележащих эволюционных "этажей".

Сжатое, общеконцептуальное представление о "спирали развития",– таким образом,– описание исторической последовательности основных форм эволюционирования материи и приблизительной "механики" их поступательной смены, вплоть до появления и утверждения на планете человека как общественно-производящего существа,– это неотъемлемая составная часть, теоретико-мировоззренческая (или, если угодно, онтологическая) "половина" философии марксизма, его философская   теория  (в том смысле, в каком слово это употребляется при противопоставлении "теория – метод"). Сопоставление "метод – теория" логически продолжает собою тот же ряд, что и пары "дух – материя", "функция – носитель": оно в плане внутреннего строения самой системы марксистских философских взглядов выражает   материалистический характер  данной системы и не может,– не нарушая этого её материалистического статуса,– быть из неё устранено.[34]

 

 

6

 

Следует,– пожалуй,– лишний раз здесь указать на недопустимость отношения к термину (и понятию) "онтология" как к некоему жупелу и как к чему-то, подлежащему "изгнанию" из марксизма; при этом ссылаются обычно на хорошо известную неприязнь В.И.Ленина ко всевозможным так называемым "всеобщим теориям бытия". Но тут необходимо чуть внимательней разобраться, что именно подразумевается под определением "бытие". Создание исторического материализма означало, что мощнейшая материально-"бытийная" подоснова усмотрена и выделена там, где её раньше фактически не видели: в общественной жизни; и этим "бытийным" фундаментом социума оказалось,– как незачем уже до бесконечности повторять,– общественное производство. Сравнения ради напомним, что домарксовский материализм в этих вопросах не поднимался выше признания "бытийности", материальности за одной лишь морфофизиологической организацией человеческих индивидов, взятых грубо эмпирически, разрозненно, "врассыпную". Немудрено, что при таком подходе человек трактовался чрезмерно натуралистично, механистически, "вещно"',– в конечном итоге, он выглядел лишь несколько более сложным объектом в ряду других объектов.

Марксистская же, диалектико-материалистическая философия, помимо чисто-вещной реальности "выдернутого" из своей жизненной среды индивида, цепко схватывала также и реальность самой этой "ткани" межличностных практически-производительных сопряжений, реальность не просто индивида, а и рода. "Главный недостаток всего предшествующего материализма … заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берётся только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика …"[35]

С указанием на "человеческую чувственную деятельность", на   производительную практику  как на специфически-общественный тип материальности ("предметности") индивид, естественно, погружался в систему составляющих эту материально-практическую   родовую  деятельность связей и отношений и истолковывался тем самым именно "системно", если пользоваться привычными нам сегодня оборотами современного теоретико-философского языка (или   сущностно ,–  если говорить на языке более традиционном; что, впрочем, в том и другом случае означает, что и индивид, и социум стали с этих пор исследоваться подлинно-научно).

"Как Дарвин положил конец воззрению на виды животных и растений, как на ничем не связанные, случайные, "богом созданные" и неизменяемые, и впервые поставил биологию на вполне научную почву, установив изменяемость видов и преемственность между ними,– так и Маркс положил конец воззрению на общество, как на механический агрегат индивидов, допускающий всякие изменения по воле начальства (или, всё равно, по воле общества и правительства), возникающий и изменяющийся случайно, и впервые поставил социологию на научную почву, установив понятие общественно-экономической формации, как совокупности данных производственных отношений, установив, что развитие таких формаций есть естественно-исторический процесс."

"Диалектическим методом – в противоположность метафизическому – Маркс и Энгельс называли не что иное, как научный метод в социологии, состоящий в том, что общество рассматривается как живой, находящийся в постоянном развитии организм (а не как нечто механически сцепленное и допускающее поэтому всякие произвольные комбинации отдельных общественных элементов), для изучения которого необходим объективный анализ производственных отношений, образующих данную общественную формацию …"[36]

Собственно,– при появлении исторического материализма произошло открытие не только "общественного сознания" – как сознания, впервые увиденного и воспринятого во всей полноте его сущностно-родовых определений, но прежде всего открытие и   общественного бытия :  "совокупности данных производственных отношений", способа производства людьми предметных, "чувственных" благ как высшей формы материального, естественноисторического процессирования.

Но коль скоро,– говоря огрублённо,– оказалась открыта некая в определённом смысле "новая", притом экстраординарно важная "разновидность" бытия, то, конечно, после этого уже никакая "теория бытия", никакая "онтология",   не  включающая вновь открытую "разновидность", вновь открытую форму существования материи в свою орбиту, не могла претендовать на научное признание.

Вот по этой-то линии марксизм и разошёлся с прежней – главным образом, метафизично-материалистической[37] – "онтологией", которая безнадёжно не усваивала субстанциального единства между человеком и миром, духом и материей, не в состоянии была проследить   происхождения  мыслящей материи из материи немыслящей, тем самым наивно выталкивала из своего рассмотрения как раз "высший цвет" бытийности (объективности), её совершеннейшую и "влиятельнейшую" модификацию, и в результате строила "безлюдные" теории мироздания,– по мере развития естественных наук выказывавшие себя лишь их не всегда удачным абстрактным "дубликатом".

Не тем были плохи старая "онтология" (и даже, решимся сказать, натурфилософия), что они стремились при помощи сложнейших теоретико-философских абстракций вычертить, "оконтурить" общую картину мира, картину природы; ничего "зазорного" в этом отнюдь ещё нет, это естественная, необходимая задача всякой философии как основной составляющей соответствующего классового мировоззрения,– что полностью относится, как выше было продемонстрировано, и к философии марксизма-ленинизма. Просто с распространением материализма на истолкование феноменов общественной жизни обнаружившаяся новая сфера материального – социопроизводственная практика и сознание как одна из функций этого "носителя" – должны были быть с неизбежностью в картину мира включены.

Марксистская "онтология",– согласно В.И.Ленину,– и есть "картина того, как материя движется и как "материя мыслит"."[38] Приписывание же классикам марксизма таких вещей, что они якобы "отвергали" правомерность систематизированного изображения, в лоне своего учения, мирового эволюционного процесса и суммарного устройства мирового "целого",– это или какое-то труднообъяснимое недоразумение, предвзято противоречащее огромной массе самонагляднейших фактов, или сознательный позитивиствующий "подкоп" под наиболее фундаментальные устои общей Марксовой философско-мировоззренческой концепции. Спрашивается,– мы ранее на это уже обращали внимание,– каким же образом намеревалась коммунистическая философия "переделывать мир", если бы она с порога, априори отмежевалась от всяких попыток установить, как этот мир устроен?

Марксисты выступали всегда не против воссоздания специально-философскими средствами общей картины вселенной, объективной логики естественноисторической спирали, но только и исключительно против   "безлюдных"  мировоззренческих построений, не доведённых до выяснения структуры взаимоотношений между миром и мыслящим субъектом как высшим, предельно заострённым и в то же время предельно объемлющим выражением именно   материальности,  спонтанной всепорождающей мощи саморазвивающейся материи.

Нельзя поэтому не согласиться с авторами, подчёркивающими, что теоретико-"онтологический" компонент неотторжим от марксистско-ленинской философии, что предметом философской "онтологии" марксизма служит мир как целое и что концептуальным приёмом, позволяющим избежать здесь абстрактного схоластизирования, является материалистически раскрытая структура основного философского вопроса (вопроса о соотношении между объектом и субъектом), выведение всей "онтологической" проблематики на человека и показ человека, его общественно-практического бытия не как статично противолежащего природе, материи, но именно в качестве завершающего "аккорда" протекшего до сих пор материального развития.[39]

В ленинских трудах поистине бессчётное множество раз заходит речь о философском   миросозерцании  марксизма (т.е., в конечном итоге, как раз о той самой зловредной "онтологии"!), о "последовательном материализме, охватывающем и область социальной жизни",– в известную противоположность диалектическому   методу.  В.И.Ленин говорит о "доктрине" Маркса как об опирающейся "на материалистическое понимание истории и, во-вторых, на диалектический метод"; о "методе диалектики и миросозерцании материализма", о "философском материализме вообще" и "диалектическом методе Маркса и Энгельса".[40]

Первоочередной заботой философа-материалиста должна быть, по В.И.Ленину, выработка "цельного, охватывающего и теорию и практику миросозерцания, построенного на детерминизме".[41] "У Энгельса вся живая человеческая практика врывается в самоё теорию познания …"[42] Характерно тут до чрезвычайности, что вопросы объективного "мироустройства" вводятся в философское учение марксизма ("врываются" даже) прежде всего именно в облике живой, материальной человеческой практики,– взятой, разумеется, в её историческом развитии. Здесь прекрасное созвучие и безукоризненная преемственность с тезисом Маркса относительно того, что предмет, действительность, чувственность должны браться в первую голову как человеческая чувственная деятельность, а не просто в форме внешне воспринимаемого статичного объекта. Выше мы уже анализировали этот мыслительный ход,– прослеживая, как смыкаются между собою в марксизме, через понятие производительно-практической человеческой деятельности, гносеологическая и "онтологическая" проблематика, представления о познании и об отражаемом нашей познавательной способностью объективном мире, "объективной причинности природы".[43]

Социально-историческая практика – это закономерное продолжение естественной истории, истории природы, и   постольку  в философскую теорию марксизма вовлечено обобщённое рассмотрение дочеловеческих стадий существования и эволюционирования мироздания; но марксизм не занимается,– как уже было сказано,– общемировой "спиралью развития"   помимо  её выхода на человека, и в данном пункте противники введения "голой" ("безлюдной") онтологии в марксистско-ленинскую философию на свой лад совершенно правы. "Дочеловеческий" отсек мировой спирали затрагивается марксистами лишь в тех его наиболее общих определениях, которые в известном смысле "подтверждаются" социальной практикой и, в свою очередь, служат ей обоснованием и разумным ориентиром. Так, невозможно согласиться с распространившимися в последнее время "взглядами" на жизнь как на уникальную "случайность" во вселенной, ибо при таком допущении лишается внутренней закономерности и весь процесс общественно-исторического развития, превращается в "игру случая" построение коммунизма; но против этого восстаёт многовековой революционно-преобразовательный опыт народных масс как высшая реальность развивающегося бытия, и подобные "гипотезы" отвергались и будут отвергаться марксизмом, какие бы под ними ни подписывались естественнонаучные "авторитеты". Следует при этом всячески акцентировать, что такого рода философский "негативизм", как мировоззренчески, стратегически правильный, в разбираемых ситуациях всегда в итоге идёт на пользу и самому естественнонаучному мышлению как таковому, не давая ему сбиться в своих исканиях на заведомо безрезультатные, тупиковые пути. Это и есть тот характерный "ракурс", тот способ, каким диалектико-материалистическая философия может и   обязана  "вмешиваться" в развитие частных наук, блокируя слишком явные рецидивы буржуазного миропонимания и, с другой стороны, тактично "подсказывая" естествоиспытателям концептуально уже разведанные, "прощупанные" направления, конкретная разработка которых обещает обильные духовные и практические плоды. Достойно всякого сожаления, что в последние десятилетия эта общеориентирующая, первопроходческая роль прогрессивной философско-мировоззренческой мысли по отношению к эмпирическому познанию оказалась у нас фактически сведена на нет.

Если под вышеобрисованным углом зрения вернуться ненадолго к сталинской работе "О диалектическом и историческом материализме", то можно видеть, что в ней абсолютно правомерно и последовательно разграничены метод  и теория диалектического материализма; тем самым подчёркнут и структурно зафиксирован объективный характер марксистской философской методологии, её корни в реальной действительности, в жизненной практике передового класса современности. Следовало бы лишний раз отметить, что методология, трактуемая в отрыве от проблем её объективного обоснования, как субъективистская "отмычка", якобы безразлично приложимая к любым условиям и обстоятельствам,– в своём роде ничуть не меньшее извращение, нежели "онтология", абстрагировавшаяся от взаимосвязей между космосом и человеком, блуждающая в безлюдных пространствах "метаестествоведческих" фантазий.[44]

Далее, в полнейшем соответствии с ленинскими установками исторический материализм в труде, которого мы здесь коснулись, определён как "распространение положений диалектического материализма на изучение общественной жизни, применение положений диалектического материализма к явлениям жизни общества".[45]

"Недробимость", "монолитность" и пр. марксистско-ленинской философии,– за что иные столь горячо ратуют на словах,– связана у И.В.Сталина, также единственно правильно, в первую голову именно с этим внутренним взаимопроникновением диалектического и исторического материализма (а не с тезисом о совпадении в марксизме диалектики, логики и теории познания). Марксистская философия концептуально "недробима" потому, что в ней материализм и принцип развития распространены на высшее проявление спонтанных эволюционно-творческих сил – на общественный способ производства, чем созданы предпосылки для построения ещё небывалой по своей полноте картины мира, органически включающей и социум, а с другой стороны – философский   метод  впервые в истории "заземлён" до степени сознательно применяемого инструмента практически-преобразовательных свершений. "Недробимость" Марксова философского учения есть нераздельность в нём природоведческой и обществоведческой проблематики; это позволяет трактовать историю общественно-производственных отношений и соответствующих им надстроечных, общественно-политических форм как глубоко закономерный "естественный" процесс, внутренняя логика которого может (и должна) быть постигнута, а на этой основе открывается и перспектива разумных, имманентно необходимых шагов к революционному преобразованию, облагораживанию совместной жизни людей. Снова повторим, что и напротив,–  метод  философской науки при таком размещении акцентов также перестаёт вращаться в замкнутом кольце отвлечённых теоретико-познавательных абстракций, впервые обретает всю полнокровность и мощь   практического  метода, практического орудия изменения, переделки, усовершенствования окружающих человека общественных реалий.

С выходом на мировую арену философской системы, получившей пока что несколько громоздкое, на первый взгляд, но внутренне строго оправданное наименование диалектического и исторического материализма, в науку превращается, если можно так выразиться, сама   революция :  наиважнейший и наисложнейший род деятельности людей, нацеленный на разумное овладение тем, что их всего более затрагивает, предопределяет, "лимитирует" и стимулирует,– реальностями их общественно-производительной жизни. И это достигается именно благодаря постепенному складыванию принципиально-новой мировоззренческой панорамы, новой картины универсума, в которой общество и природа органически слиты между собою при помощи найденной, наконец, объективно-логической схематики – через конструкцию   "спирали развития".  Что же касается положения о специфическом "совпадении" в нашей философии диалектики, логики и гносеологии,– оно, безусловно, играет огромную роль при освещении соответствующих вопросов, но не на нём зиждется марксизм-ленинизм как теория пролетарски-революционного мирового переустройства.

Соблюсти требование монолитности, внутреннего единства марксистско-ленинского учения, отсюда,– это значит ни при каком рассмотрении не разрывать между собою общемировоззренческих, "эпистемологических" и социальных проблем, не "тонуть" порознь ни в "онтологии", ни в гносеологии, ни в социальных материях, уметь любой анализ построить на "развитийном" подходе, историческом и пронизанном динамикой, любое рассуждение "насадить" на гибкий и мощный аргументационный костяк, естественно и конструктивно сочленяющий самые "академичные", веками отцеживавшиеся приобретения изощрённой умственной культуры с животрепещущими задачами сегодняшней практической борьбы трудящихся масс.

Но не что иное мы и видим в упоминавшемся выше труде И.В.Сталина.

Сначала в названной работе приводятся,– как известно,– определяющие основоположения марксистского диалектического метода:

принцип целостности, органичности рассмотрения  ( системности,  как сказали бы нынче)[46];

принцип развития[47];

фундаментальнейшее различение между развитием и ростом (между динамическими и статическими, продуктивными и репродуктивными процессами)[48];

принцип сущностного (внутреннего) противоречия.[49]

Хотя в работе имеется специальный (третий) раздел "Исторический материализм", автор – не дожидаясь его, так сказать,– немедля "прошивает" сформулированными методологическими ориентировками основную совокупность как естествоведческих, так и обществоведческих вопросов, стремясь приложить полученные выводы "к практической деятельности партии пролетариата".[50] Вот это и есть   подлинная,  не присочинённая "недробимость" марксистской философской позиции, когда философское теоретизирование взмывает в выси обобщающих "вселенских" умозрений лишь для того, чтобы верней и эффективней служить земному, насущному классовому делу.

На обществоведческом материале принцип системности "уточняется" до принципа конкретного историзма, из принципа развития вытекает "подвижность" отношений собственности на средства производства, неотвратимость замены капиталистического строя социалистическим, а также исключительно важное в практически-политическом плане требование держать равнение "не на те слои общества, которые не развиваются больше, хотя и представляют в настоящий момент преобладающую силу, а на те слои, которые развиваются, имеют будущность, хотя и не представляют в настоящий момент преобладающей силы".[51]

Соответственно,– принцип развития как динамического процесса, подразумевающий периодический переход количественных изменений в качественные, обусловливает правомерность и внутреннюю логичность революционного переворота, подсказывает взгляд на качественный скачок в социальной жизни не как на хаотический бесконтрольный "всплеск", а как на предвидимое и целеустремлённо подготовляемое разрешение критической ситуации, с которой время от времени неизбежно, в той или иной форме сталкивается любой общественной организм.

"О мышлении же здесь нет ни звука",– возмущается Б.М.Кедров по поводу методологической части сталинской работы[52]; но, собственно, никаких нарочито обособленных "звуков" насчёт мышления тут и не должно быть. Что диалектический метод есть метод ничего иного, как сознательно-диалектической мысли, или что он "охватывает" также и мысль,– это сама собой понятная тавтология, не нуждающаяся в добавочном подчёркивании. Самая же ценность постановки вопроса И.В.Сталиным как раз в том и заключается, что центр тяжести перенесён с диалектики как метода голого "познания" ("мышления") на диалектику как метод общественно-практического классового действия. Столь почитаемое Б.М.Кедровым "мышление" при указанном подходе также ничуть не ущемляется, ибо никакого "мышления" вне и помимо общества не бывает: как выше уже детально разобрано, сущностно трактованным "носителем" мышления, сознания выступает общественное бытие.[53]

Следующий раздел работы "О диалектическом и историческом материализме" – "Марксистский философский материализм" – систематизирует отправные начала "онтологии" марксизма:

принцип материальности мира;

принцип первичности материи и вторичности мышления, "духа";

принцип познаваемости всего сущего и общественной практики как критерия истинности познания.

Строго в своё время и на своём месте здесь в аргументацию вводится,– как видим,– и   мысль,  мыслящая человеческая "субъектность"; сообразно выясненному и установленному нами ранее, вся марксистская "онтологическая" конструкция воздвигнута на понятийном каркасе основного вопроса философии: на внутреннем категориальном "рисунке" проблемы соотношения между субъектом и объектом. Снова,– как это было с постулатами философского   метода,–  постулатами философской   теории  насквозь, снизу доверху "пронзается" и естественнонаучный, и собственно гносеологический, и общественно-исторический материал, с помощью чего находит очередное последовательное выражение себе именно идейная "неделимость" марксистской философии,– заключающаяся в органическом, далее уже нерушимом слиянии в ней "естественного" и социального угла зрения.

В применении к общественно-исторической проблематике первый принцип философского материализма – принцип материальности – диктует представление о материальной взаимообусловленности и материальной закономерности общественных явлений; из принципа познаваемости и объективной истинности наших знаний следует, что общественная жизнь также познаваема именно как материальный процесс и соответствующие научные данные пользуются статусом полноправных объективных истин.

С принципом примата материи и вторичности, производности духа связано всесторонне нами выше проанализированное признание общественного бытия "носителем" духовной жизни общественного целого – внутренним, структурным "носителем" и одновременно преимущественным   внешним  для духа предметом мыслящего, интеллектуального отражения. Далее у И.В.Сталина развёртывается ярчайшее, великолепное рассуждение об обратном воздействии духовных и политико-институционных факторов на материальное общественное бытие,– рассуждение, представляющее собою подлинно одну из вершин творческого марксизма послеленинской эпохи.

"Новые общественные идеи и теории потому собственно и возникают, что они необходимы для общества, что без их организующей, мобилизующей и преобразующей работы невозможно разрешение назревших задач развития материальной жизни общества. Возникнув на базе новых задач, поставленных развитием материальной жизни общества, новые общественные идеи и теории пробивают себе дорогу, становятся достоянием народных масс, мобилизуют их, организуют их против отживающих сил общества и облегчают, таким образом, свержение отживающих сил общества, тормозящих развитие материальной жизни общества."

"Сила и жизненность марксизма-ленинизма состоит в том, что он опирается на передовую теорию, правильно отражающую потребности развития материальной жизни общества, поднимает теорию на подобающую ей высоту и считает своей обязанностью использовать до дна её мобилизующую, организующую и преобразующую силу."[54]

Цитированные страницы ниже в этой же работе перекликаются с аналогичным рассуждением о революционизирующей роли новых идей, новых духовных формообразований в разрешении периодически возникающего социодиалектического конфликта по схеме закона соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил (закона соответствия, или сущностного противоречия способа производства).

"На основе конфликта между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями, на основе новых экономических потребностей общества возникают новые общественные идеи, новые идеи организуют и мобилизуют массы, массы сплачиваются в новую политическую армию, создают новую революционную власть и используют её для того, чтобы упразднить силой старые порядки в области производственных от ношений и утвердить новые порядки."[55]

Спора нет,– не всё в этой сталинской разработке совершенно; но,– положа руку на сердце,– несовершенства, не самые удачные, "поисковые" формулировки, кажущиеся неувязки и т.п. нетрудно обнаружить практически в любом сочинении Маркса, Энгельса или В.И.Ленина. Это не умаляет их гениальности, ибо всякому понятно, что основоположники коммунистической доктрины были не прорицателями, не евангелистами, а учёными, знавшими и подъёмы, и полосы тяжкой "черновой" работы в своём творческом процессе. С другой стороны, безудержная догматизация и канонизация любого, даже самого выдающегося исследования никогда ни к чему хорошему не приводила; она не пошла на пользу и сталинским трудам, равно как,– кстати,– не идёт на пользу многим и многим высказываниям В.И.Ленина, Энгельса, Маркса формалистическое, начётническое обращение с ними, манипулирование ими вне общего контекста классического наследия по соответствующей проблеме, попытки одни мысли классиков предвзято противопоставить другим, не менее существенным, и т.д. Но всё-таки и то, что определённое произведение какое-то время неразумно канонизировалось, не может ещё означать, якобы из него тем самым исчезло первоначально вложенное ценное содержание, и не оправдывает последующего "ниспровергательского", нигилистического отношения к нему.

С этой точки зрения, при всех издержках конъюнктурщины, начётничества и необоснованного догматизаторства, в очерке "О диалектическом и историческом материализме" наличествует более чем весомое "рациональное зерно", которое никоим образом не должно быть похоронено в противоположном извращении – в невежественном и недобросовестном критиканстве. Схематически набросанная в очерке концепция построения и изложения философии марксизма-ленинизма носит остро выраженный антиидеалистический, антипозитивистский характер, точно и эффективно "перекрывает", "осёдлывает" как раз те проблемные направления, по которым ведут свою контратаку против коммунистического философского учения исторически последние (но и едва ли не влиятельнейшие!) "стратегические резервы" современной буржуазной идеологии.[56]

Сюда принадлежат прежде всего,– как мы это уже разбирали,– вопросы о необходимости

иметь в составе марксистской философии развёрнутый общемировоззренческий ("онтологический", если угодно) отдел;

не допускать гносеологизации философской науки, сведения её к голой "логике", "теории познания" и т.п.;

структурно закрепить материалистическую суть марксизма-ленинизма и объективную обусловленность его метода через относительное обособление в философии её теоретической (общемировоззренческой) и методологической частей;

не допускать "выпихивания" из системы философских представлений марксистского учения об обществе – исторического материализма, последовательно проводить принцип монолитности, единства марксистско-ленинской философии именно как установку на нераздельность в ней учения о социуме и учения о природе;

"спаять" между собой естествоведческую и обществоведческую проблематику через идею развития (социума из природы);

трактовать диалектический метод марксизма не как чисто-инструментальный, формалистичный "метод научного познания", но как объективно-обусловленный, содержательный, как метод непосредственного общественно-практического действования, революционного творчества класса, чьим мировоззрением и является диалектический и исторический материализм[57];

не дать тем самым выпятить в противовес марксистско-ленинскому   классовому  подходу подход абстрактно (якобы) "научный", надуманно-"надсоциальный" и "внеидеологический", и не позволить воспользоваться этим фальсификаторским противопоставлением в целях протаскивания, оживления, реставрации – под флагом "чистой науки" – буржуазного миросозерцания.

Суммируя, работа И.В.Сталина – не популярная статья для малосведущих (при всей внешней простоте и доступности её стиля и языка), как изображают дело её безответственные "критики", а этапное произведение творческой марксистско-ленинской мысли, и тот достойный сожаления поворот событий, что наша политико-философская наука в какой-то момент не сумела на этом рубеже удержаться, "заскользила" с него куда-то вспять, оказал самое отрицательное воздействие на общественно-практическую продуктивность марксистских исследований и вообще на всю их судьбу в третьей четверти века, причём далеко не только у нас в стране. Само собою,– никто не призывает к повторному возведению в абсолют всего, что сказано в "Диалектическом и историческом материализме", но и длительное фактическое "отсутствие" выстроенной там концепции на нашей идейно-теоретической арене имеет своим результатом единственно лишь то, что мы изнурительно топчемся на месте в ряде ключевых пунктов, где давно могли бы успешно и плодотворно двигаться вперёд. Вне всяких сомнений, устранение образовавшегося тут перекоса и восстановление более разумных и взвешенных концептуальных "пропорций" никакой иной роли, кроме всецело позитивной, на сегодня не сыграло бы.

 

 

Социалистическое общество рождается и продолжительное время существует не в каком-то всемирноисторическом вакууме, не в искусственной среде; оно буквально выпрастывается из "тела" предшествовавшего ему экономико-производственного и культурного уклада. С чем-то новый строй расстаётся, порывает сразу, другие же связующие ткани культурно-исторической преемственности долго ещё тянутся за ним и вместе с ним в коммунистическое будущее. Такие факторы нельзя однажды и навсегда "изгнать", они поддаются лишь медленному, постепенному, в определённом смысле естественному изживанию ("снятию"). Но и неторопливость, "естественность" их ухода нельзя, в свою очередь, освящать и пускать на самотёк; "сами по себе" они вообще никуда и никогда не уйдут, а наоборот, по любой из этих линий может активизироваться стремление старого мира восстановить утраченные им исторические позиции.

Фетишизация, предвзятое раздувание (вместо "снимающего" свёртывания) того или иного "наследственного фактора" и есть общая стратегия борьбы буржуазного реставраторства с генеральной, коммунистической направленностью развития социализма. Выше мы неоднократно касались   рыночного  фетишизма (или "рыночного социализма"), фетишизации товарно-денежных отношений, и с этим всё как будто бы ясно. Но рыночными зависимостями дело не исчерпывается; у нас и естественные науки, в их мировоззренческих корнях, существенно "общие" с буржуазной социально-экономической формацией, и тут также наличествует вполне реальная и благодатная почва для проявления фетишистских умонастроений. Специализирующееся на этой "естественнонаучной" фетишизации течение буржуазного идеолого-политического мышления как раз и представляет собой  позитивизм.  Необходимо отдавать себе отчёт,– по нашему глубокому убеждению,– что эта разновидность буржуазной апологетики и реставраторских поползновений на свой лад не только не уступает "рыночному социализму", но и гораздо опасней его; именно потому, что "наука" – куда более располагающий предмет для обожествления, нежели товарообмен. Тем настоятельней нужда в чётком понимании конкретно-исторического характера научного познания и его полнейшей внутренней детерминации мироприсвоенческими ориентировками класса, "заведующего",– как В.И.Ленин это определял,– соответствующим общественно-экономическим порядком.

Отказываясь признать   классовость  науки (в очерченном выше, достаточно широком плане), её историко-формационную детерминированность, мы весьма неконструктивно закрываем глаза на элементарный факт – на буржуазное происхождение и изначально-буржуазную мироприсвоенческую опосредованность той системы естествоиспытательских взглядов, с которой на сей день реально имеем дело. А объявить её, эту систему, неким отрешённо-"вневременным" феноменом – совершенно то же самое, что провозгласить стоящими вне времени и истории рыночные, товарно-денежные формы функционирования экономики, со всеми вытекающими отсюда последствиями в социально-политическом разрезе. Реставраторские, "реваншистские" тенденции буржуазного мироосознания воспользуются – да и пользовались уже не единожды – этим респектабельным "научным" каналом для своего просачивания с таким же успехом, как и всяким иным.

Самоочевиден риск,– выступая с предостережениями подобного рода,– навлечь на себя обвинения, что ты-де "против науки"; но точно так же, как отвергать апологетику рынка не означает ещё быть "против" общественного производства, так и указывать на фундаментальную историческую ограниченность, устарелость определённых понятийных конструкций в научном мышлении не значит идти наперекор разуму и полёту творческого духа. Наоборот, дело разума только выигрывает, когда он самокритично устремляет свой взор на недостаточность своих достижений, относящихся к предшествовавшим историческим эпохам; равно как и попытки превратить достигнутое в догму свидетельствуют отнюдь не о силе, а лишь об исторической незрелости, негибкости, "нерефлективности" творчески-исследовательской мысли. Наука не пострадает, если мы констатируем факт, что она подлежит развитию, периодическому   сущностному  обновлению,– как и любой другой вид человеческой деятельности, причём в теснейшей связи с ними. А вот деятельность наша, общественная практика очень даже может пострадать, если мы некий её вид выдернем и абстрактно противопоставим прочим, как якобы   сущностно неизменный  для всех народов и времён. Скорейшее – по возможности – уяснение вышеобрисованных взаимозависимостей послужило бы лишь во благо всем, так сказать, "заинтересованным сторонам" рассмотренной коллизии, и прежде всего раскрепощающе повлияло бы на внутренние творческие потенции самого же по-настоящему   свободного,  не стреноженного обветшалыми мировоззренческими предубеждённостями исследования природы.