Члену Политбюро ЦК КПСС,
председателю Комитета государственной
безопасности при Совете Министров СССР
тов. Ю.В.АНДРОПОВУ.
Сотрудники Кировского районного отдела КГБ,–
куда меня, по моему четвёртому письму Вам от
C тех пор,– в свою очередь,– прошло почти четыре
месяца; данные мне в Кировском районном отделе обещания "доложить
начальству и позвонить" пребывают (уже "по традиции", что ли)
невыполненными, и я постольку нахожу целесообразным,– плюс к тогдашним устным подтверждениям,–
вновь подтвердить мою оценку в письменной форме: вместо разумного,
партийно-принципиального противодействия опаснейшему идейно-политическому
перерожденчеству и прохвостничеству в стране, Вы ему потворствуете и покровительствуете;
"боретесь" же не c антимарксистскими политическими вредителями в
государстве, a c разоблачающими это вредительство честными людьми. Сегодня это
простейший, неопровержимый, сам за себя свидетельствующий факт; хорохориться и
"обижаться" на него никакого резона нет.
Снова и снова повторяю,– Вам, не только как
председателю Комитета госбезопасности, но прежде всего как члену Политбюро ЦК КПСС,– повторяю всеобщеочевидную
истину, которую Вы и без меня должны прекрасно сознавать, если не окончательно
утратили чувство реальности: взамен марксистско-ленинского учения, образующего
непререкаемый идейный фундамент Советской государственности, y нас ныне
проповедуется, в итоге, некая буржуазно-реставраторская, бухаринская карикатура
на марксизм, a тем самым вершится идеологическая
и политическая диверсия такого ранга, такой разрушительной силы, что покуда
она не пpeceчeнa, на прочeе, чeм Ваша организация занимается, спокойно можно махнуть
рукой, ибо одного этого "теоретического" подкопа (как продемонстрировал
и чехословацкий урок) более нежели достаточно для гибели социалистического
строя в СCCP.
Впоследствии будет ещё время подробно разбираться,
как это получилось, пока ясно основное:
что объективно (по ошибке ли, по вредительскому ли "расчёту")
допущен тяжелейший срыв при определении стратегической концепции развития нашей
общественной системы, потеряна генеральная линия её закономерного исторического возвышения и
совершенствования;
что этот главный политико-стратегический "прокол"
долгие годы не позволяет системе плодотворно развиваться ни на одном существенном
направлении;
что срыв необходимо констатировать,
"локализовать" и по возможности не мешкать с его преодолением, причём
сделать это нужно политически крайне "корректно", не производя лишних
общественных "издержек", помимо и так уже наслоившихся.
"Отношение политической партии к её ошибкам,–
указывал В.И.Ленин,– есть один из важнейших и вернейших критериев серьёзности
партии и исполнения ею на деле
её обязанностей к своему классу
и к трудящимся массам.
Открыто признать ошибку, вскрыть её причины, проанализировать обстановку, её
породившую, обсудить внимательно средства исправить ошибку – вот это признак
серьёзной партии, вот это исполнение ею своих обязанностей, вот это – воспитание
и обучение класса, а затем и массы."[1]
Следует подчеркнуть здесь, что "средства
исправить ошибку" в нашем конкретном случае фактически имеются налицо,- поскольку существует
и представлен в распоряжение ЦК (в значительной своей части) тщательно разработанный
проект целостного ("комплексного", если угодно) марксистского решения
наиболее "пострадавших" идеолого-философских проблем; причём, проект
этот уже сейчас позволяет извлекать из него, в обнадёживающем количестве,
вполне детализованные, "заземлённые", хорошо выдерживающие критику
практические предложения.
Мне Вашими товарищами,– в указанной связи,-
был задан вопрос, который выглядит конструктивным, а постольку на нём
целесообразно задержаться: как, конкретно,
я себе "всё это" представляю,– имея в виду, что в обсуждаемом
нами контексте, когда говорится о фактически наличных марксистских
разработках по актуальнейшим проблемам
общегосударственной значимости, речь идёт, по существу, о моих собственных
трудах.
Что ж,– вопрос оправданный; если подходить к
делу с точки зрения непосредственного осуществления перечисляемых мною объективных
"долженствований", я представляю себе "всё это" примерно
следующим образом.
В первую очередь, никаких официальных
идеологических дебатов я в статусе
"антиобщественного элемента" вести, безусловно, не могу. С этим
противоестественным "статусом" необходимо безотлагательно покончить,
и я должна официально (a не
"подпольно" лишь) вернуться на научную работу,– тем более что фактической
научной деятельности я за годы, проведённые
в вынужденном "революционном подполье", ни на минуту не прекращала (o
чём вполне убедительно свидетельствуют и имеющиеся её результаты). Ситуация
здесь, к тому же,– если её не запутывать нарочито,– предельно ясная: в Академии
наук СССР отпетые "философские" сахаровцы,– пока ещё, к сожалению,
пребывающие при руководящих должностях и партийных билетах,– нагло поносили Октябрьскую
революцию, ленинизм и социалистический общественный строй; наткнулись (где не ожидали!)
на честного учёного, который возмутился антисоциалистическим словоблудием и
"осмелился" высказаться о пакостных вещах принципиально,
открыто; заметались по начальственным кабинетам, организовали против честного
человека преступный сговор и совершили преступные действия (незаконно,
хулигански отстранили от работы, обокрали в общей сложности не менее чем тысяч
на пятнадцать и т. д.),– совершили преступные действия, причинившие огромный
ущерб как личностным, конституционно охраняемым правам этого человека и его семьи,
так и государственным интересам, в защиту которых человек, собственно,
поднял голос. С преступлением этим,– повторю ещё раз,– должно быть покончено; а
то, что оно растянулось на девять лет (растянулось в немалой степени благодаря
уголовному сброду, окопавшемуся в Прокуратуре СССР,– разным Маляровым, Черменским,
Лаптевым, Белошапко),– то, что оно растянулось на девять лет, может служить
исключительно лишь отягчающим обстоятельством, но уж никак не доводом в пользу
его продолжения и "увековечения" результатов беззакония.
Второе.
Само собой,– я далека от мысли, что с марксистских
позиций нынче в государстве у нас никто, кроме меня, не рассуждает; но дело, на
сегодняшний день, поставлено таким образом, что на официальной
"поверхности" нашей идеолого-теоретической жизни длительное время фигурируют
лишь взгляды сравнительно немногочисленной, в общем-то, кучки правых
ревизионистов и откровенных (вызывающе откровенных, надо бы сказать) бухаринцев,–
засилье которых объясняется отнюдь не какой-то чрезвычайной убедительностью и
плодотворностью их "теорий", а только весомостью захваченных ими административных
постов, круговой порукой и широко практикуемыми в этой среде уголовными
методами устранения "несогласных". Сегодняшнее положение с нашей
"идеологической службой",– то состояние политического маразма, одинаково
антинаучное и антигосударственное, в которое она впала,– является прямой причиной
особо затяжных и пагубных неполадок в нашем общественном развитии; мною об этом
написано довольно, повторяться в данном случае незачем, подчеркну только,–
дезориентирующий, вредоносный характер исходящих отсюда "концепций"
ныне с такой непоправимой очевидностью обнаружил себя на любом поприще, где их
пробовали применить, что всякому действительному коммунисту в ЦК КПСС (если они там ещё сохранились)
сказанное должно быть известно и понятно ничуть не меньше, нежели мне.
Весьма нетрудно догадаться,– далее,– что если
люди годами, десятилетиями не могут пробиться сквозь подобные заслоны и
обеспечить своей точке зрения разумную огласку (фoрмaльнo,– кстати,– гарантированную
Конституцией!), они начинают обращаться в ЦК. Весьма нетрудно догадаться и относительно
того, что корреспонденция такого рода,– куда практически
целиком входят вырабатываемые в
стране марксистские трактовки общественных событий и проблем,– корреспонденция
такого рода создаёт определённый, закономерно усиливающийся политический
"напор", и игнорировать это давление с каждым годом становится
сложнее. Сделанное на ноябрьском (1978г.) пленуме ЦК КПСС сообщение, что письма
по идеологическим вопросам потребовали рассмотрения на Политбюро и образования специальной
комиссии[2],
подтверждает этот наш краткий анализ.
Стало быть,– целостная идеологическая ситуация,
в немногих словах, сейчас такова, что на поверхности плавает бухаринщина, а
всевозможные критические возражения против бухаринщины, сомнения в правомерности
и практической результативности бухаринского "курса", наконец, развёрнутые
марксистские
истолкования назревших политико-философских
и экономико-философских задач,– весь этот материал исключительной государственной важности, сосредоточен в
аппарате ЦК, насильственно удерживается там под спудом и широким общественным
кругам, советскому народу, по существу, неведом.
Совершенно ясно, однако, что подобный перекос,–
когда фактически предана гласности лишь, так сказать, половина (притом худшая) реального положения вещей в идейно-теоретической
сфере,– подобный перекос представляет собою грубейшее политическое злоупотребление
и нетерпимое в условиях социализма извращение
подлинной воли народа, а постольку под ним пора "подводить черту":
иначе говоря, вынести на суд общественности реально наличествующую идеолого-теоретическую "диспозицию",
не "в избранных отрывках", не в том виде, в каком кому-то желательно
было бы её иметь, но такой, какова
она есть в действительности.
Следовало бы, как кажется,– и в этом заключается
моё конкретное предложение по данному пункту,– продолжить чётче и по-ленински
честнее то, что всё равно уже вынуждены были начать: а именно, созвать в ЦК
партии совещание по вопросам нынешнего состояния и перспектив развития марксистско-ленинской
идеологии в СССР (можно, конечно, "шапку" и как-то иначе
сформулировать) с обязательным и полноправным
участием авторов наиболее острых, проблемных, развёрнуто-рекомендательных критических
выступлений "идеологического" плана – из числа адресованных
на сей день Центральному Комитету КПСС.
Спора нет,– при таком повороте событий в "элитные"
апартаменты, по всей вероятности, проникнет некоторое количество "простонародья";
но с этим придётся смириться. Статус теоретика – как творческий, так и граждански-политический
– определяется не титулом в административной иерархии (этого скорее достигнешь
как раз окольными путями), но всецело лишь логической мощью и практической основательностью
его научных построений; если я из той же, к примеру, "марксистской (так
называемой) прогностики" легко делаю теоретическое "мокрое
место", но приверженцы сей "науки" против меня иных "аргументов",
кроме уголовщины, не имеют,– таково и есть истинное соотношение между нами, что
на одной стороне – теоретик с неотразимыми доводами, а на другой – уголовники.
Своей "научной" позиции они в открытой, публичной критической
дискуссии отстоять неспособны, по той простейшей причине, что научная позиция, в собственном смысле,
там начисто отсутствует, топорщится лишь безграмотно-претенциозная компиляторская
стряпня, прибыльная при временно создавшейся политической конъюнктуре. Можно перечислить
и ещё целый круг "доктрин", к которым в равной (или чуть меньшей)
мере приложимо сказанное: это "научное управление", теории статически-оптимального
функционирования экономики, "автоматизированного руководства экономикой";
"научно-техническая революция", "развитой социализм" и т.д.
Следует приветствовать, если в Политбюро ЦК КПСС образуется, наконец,– а она непременно
должна образоваться,– ясность касательно этого существеннейшего обстоятельства:
нельзя строить какую бы то ни было общеполитическую линию на основании теоретических конструкций, которые
могут сохранять видимость научного правдоподобия лишь при условии, что критики
и оппоненты выдворены за дверь в административном порядке,
Мероприятие предлагаемого рода, естественно,
надо добросовестно организовать, иначе от него никакой пользы, кроме вреда, не
получится.
Выглядит разумным, например,
заблаговременно оповестить намечаемых участников
(среди марксистов это будут те, кто сам
решительно на своём участии настаивает);
собрать у всех "особо заинтересованных"
краткие (не более двух – трёх страничек) резюме или тезисы выдвигаемой точки зрения
и тексты предполагаемых выступлений, опять-таки не слишком обширные (минут на
двадцать);
тезисы размножить и разослать всем, чтобы каждый
участник заранее мог "оценить ситуацию" (если кто в итоге струсит,
"передислоцируется" или вовсе "снимется", это ведь тоже будет
показательный и вполне конструктивный момент).
Сейчас вряд ли резонно предугадывать
непосредственные результаты такого совещания, но оно, бесспорно, позволит (или
поможет)
очертить истинную
(а не сочинённую, не
"липовую") картину идеолого-теоретического развития нашего общества,
выделить наличествующие здесь концептуальные "перенапряжения", промахи,
равно как прогрессивные, обещающие тенденции;
подключить к идеологической работе свежие силы, прекратить
нудное, никого ни в чём не убеждающее пережёвывание "установок",
умственное убожество которых ежеминутно, всесторонне подтверждается практикой и
которые абсолютно не воспринимаются
в качестве идейно-теоретических, мировоззренческих, морально-политических
ориентиров ни собственным нашим народом, ни коммунистами и сознательными трудящимися
за рубежом;
вывести на чистую воду явных, "стерильных"
в творческом отношении и вдобавок ещё антисоциалистически настроенных прохвостов,
чья "научная" репутация зиждется, единственно лишь, на том, что ими систематически
репрессируются действительно мыслящие и обладающие необходимым гражданским мужеством
учёные.
Сугубо важно ещё следующее: при любом сегодняшнем
исходе такой встречи (а точнее,– первой такой встречи) не надо устраивать секрета,– если
не от широкой общественности, то во всяком случае от партии,– ни из самого
факта, что oнa имела место, ни из картины, которая на ней выявится; тем, кто окажется
в меньшинстве (или даже в одиночестве), должна быть гарантирована законная,–
охарактеризуем её так,– возможность остаться при своём мнении, причём это "особое мнение"
должно подлежать обнародованию
строго наравне c точкой зрения большинства. Ведь при выяснении научной (а тем
паче политико-философской) истины значение имеет не "сколько
голосов", но единственно сколько
позиций; если позиций, допустим, две, то значимо лишь их концептуальное
соотношение, а сколько за которую голосов было подано вначале,– всецело
второстепенно. Система Коперника ничуть в своей истинности не проиграла, оттого
что вначале за неё "голосовал" один Коперник. Сколько против научной
истины ни голосуй, она от этого не перестанет ни существовать, ни быть
"предопределённой" к победе. Мне показалось небесполезным заговорить
об этом уже теперь, ради предупреждения легко предвидимых попыток попусту оттягивать
время,– т.е., "давить" на сторонников марксистского подхода политически-фальшивым
бухаринским "большинством".
И наконец, третье.
Выдвигался передо мной ещё и такой вопрос: хочу
ли я, чтобы Вы, по моим письмам, приняли меня лично?
Считаю нужным заметить, прежде всего,– если в вопрос
этот вкладывали некую скрытую иронию, то она прошла далеко мимо цели. Своим
пониманием предстоящего объективно-закономерного, должного
государственного и иного развития
советского строя, проработанностью и доказательностью своих именно государственных,
политико-философских взглядов, а равно своей
преданностью интересам осуществления этого должного,
коммунистического будущего нашего народа
я не только Вам не уступаю, но (как Вы, наверное и сами ясно чувствуете) очевидно
и безусловно Вас превосхожу. А поэтому личная встреча со мной Вашего
достоинства как государственно-политического деятеля уронить никоим образом не
могла бы. Скажу даже откровеннее: будь я членом Политбюро ЦК партии в стране,
строящей коммунизм, и вдруг обнаружился бы в государстве человек, который
интересы и закономерности коммунистического строительства в чём-то явно, явно лучше, глубже меня воспринимает и формулирует,– мне, ей-богу, самый факт существования
такого человека не дал бы заснуть ни единой ночи, и я не только бы не измышляла
способов "стереть" его с политической арены, но сознавала бы, что не
предоставляя ему защиты и правового содействия, тяжко нарушаю первейшую свою
партийную и гражданскую обязанность; как уж Вы с Л.И.Брежневым спокойно спите,
имея на своей коммунистической совести
подобные "коллизии",– нормальному людскому разуму, честное слово,
непостижимо.
Возвращаясь ближе к предмету теперешнего нашего
обсуждения,– личные беседы с Вами самоцелью для меня, конечно, не являются. Мной
поставлены определённые проблемы, подлинно государственные по своей серьёзности и масштабам, и все доступные
мне усилия я направляю к тому, чтобы так поставленные проблемы по-государственному же и были
решены; если встреча c Вами (или ещё с кем-либо среди адресатов моих писем)
окажется способствующей упомянутому должному решению, я отнесусь к этому со всей присущей мне
добросовестностью,– в смысле, например, подготовки интересующего Вас материала,
коль скоро Вы предварительно пожелаете уточнить, "повернуть другим
боком" какие-то моменты, и т.д. Впрочем, здесь явственно просматривается
одна характерная "тонкость": подобная встреча окажется способствующей
каким-либо конструктивным решениям лишь при условии, что сами Вы столь же добросовестно намереваетесь искать (на
вверенном Вам участке партийно-государственной работы) именно конструктивного
преодоления скопившихся перед страной
принципиальных трудностей,– всем, кстати, очевидных и понятных. А приглашать
меня, чтобы лишний раз мне повторить враньё академических уголовников,– ради
этого, действительно, не стоит ронять звание члена Политбюро ЦК КПСС; меня этим
не напугаешь, враньё же пребудет враньём, из чьих бы уст оно ни исходило.
Стало быть,– дальнейшие шаги в этом направлении
пока всецело "за Вами"; но одного я вынуждена потребовать самым
категорическим образом: не добиваясь непременно, чтобы меня выслушивали "высокие
особы", я всё-таки решительно не
желаю впредь вести переговоры с людьми, во всех отношениях – в
юридическом, политическом, идейно-теоретическом – совершенно не компетентными ни разобрать по существу, ни
"сдвинуть с места" в каком-либо плане вопросы, с которыми я к Вам
полтора года назад обратилась. Сотрудники КГБ, которые "борются с идейно-теоретическими
диверсиями", не зная, кто такой Поппер, что такое эсхатология и почему
плохо, когда с ней сравнивают марксизм,– пусть обо всём этом справятся без моей
помощи в надлежащей литературе; я обращалась в Комитет госбезопасности не затем,
чтобы заниматься политико-просветительным ликбезом с подобными малограмотными
"борцами". А если они в курсе дела и лишь прикидывались "необразованными",
тем более такое поведение, пренебрежительно-глумливое по отношению ко мне,
недопустимо для персонала ответственнейшей политической и правоохранительной
организации. С моей стороны,– в чём всякому не мешало бы отдавать себе отчёт,– вскрыть,
проанализировать, распутать и годами "удерживать на весу", практически
в одиночку, столь внушительный проблемный узел, какой реально мною "поднят",
было и по сию пору является актом не совсем заурядной гражданской смелости; мне
это дорого обошлось, и вопрос здесь стоит не просто о неких теоретико-философских,
политэкономических и прочих абстракциях, но о вещах, в которых искусственное
"торможение" справедливого и закономерного исхода незаслуженно тяжело
отражается на живой человеческой судьбе. Следующий Ваш работник, который вознамерится
со мной беседовать, должен,– безусловно,– иметь идейно-теоретический и служебный
уровень, достаточный не для одних лишь пустопорожних разговоров и лживых обещаний,
но для вынесения действенных решений в этой истории,– и по общественно-политическому,
и по чисто правовому её аспектам.
Кандидат
философских наук