"Дед, ложись, чего маячишь? Не соображаешь, что ли?" И он, не воспринимая ещё всерьёз ни выстрелов, ни обращённых к нему криков, кое-как притулился за ближайшим деревом. "Словно Пьер Безухов на Бородинском поле". Всё казалось какой-то опереттой, и не верилось в слышавшееся вокруг: что уже несут раненых, что кому-то попали в голову... "Медики, где вы тут?" - раздался крик; отозвалась толстая девица с санитарной сумкой на боку, и "медики", кряхтя, стали вылезать из-за дерева, где лежали вповалку.
Уже темнело; лесок, где они перебегали от дерева к дереву, освещался лишь пламенем пожара: горел вход в телецентр. Время от времени синие ленты трассирующих пуль протягивались от телецентра в здание напротив - "технический корпус" его называли. Потом ленты полетели вдоль улицы Королёва, над их леском. "Там же дома", подумалось, "там же Андрей с девочками и Наташей! Может быть, и Светлана там?" Лентами пуль, видно, хотели разогнать народ с улицы.
Сзади леска показались огни, и послышался рокот моторов: несколько БТРов, обойдя телебашню и лесок сзади, шли к телецентру. Раздался было радостный вопль "Наши!" и тут же смолк. Какие, к чёрту, наши! Где же обещанная Тульская десантная дивизия?
Народ в леске редел; в него ещё перебегали люди с улицы Королёва и от технического корпуса. Какие-то ребята перелезали через высоченную решётку, окружавшую телебашню, становясь друг другу на спину. Подумалось: "А как же последний?" Но тут заговорил мегафон от технического корпуса, и непонятно было, "за кого" он и к кому обращается: "Вы государственные преступники! Что за люди собираются у пруда? Открываем огонь без предупреждения!"
Вместе с обитателями леска он то отбегал вглубь, когда стрельба приближалась, то, движимый любопытством и азартом, тянулся к пожару. Где рижский ОМОН? Неужели весь погиб? То и дело он оглядывался, боясь остаться в одиночестве.
Ушёл из леска в числе последних, в половине одиннадцатого. Стрельба продолжалась, но кто с кем сражался, было уже непонятно. Ясно было одно - полное поражение: жертвы штурма повесят на нас, а завтра - может быть, уже сейчас - раздавят Дом Советов.
Уходили сзади телебашни, то и дело бросаясь в кусты при приближении машин. Потом с кем-то вышел на улицу Королёва. Он ругал себя: надо было дворами и переулками идти прямо к "Щербаковской", а не на "ВДНХ". Стрельба была слышна и уже казалась несерьёзной. Машины разворачивались назад, навстречу шло много людей, преимущественно - молодые. Это были совсем не те полупьяные жулики-торгаши, что заполняют улицы днём. Лица были напряжённые, сосредоточенные; это были не праздные зеваки; они сознавали ответственность, историческую переломность происходящего. И у него было тёплое чувство к этим молодым - может быть, они возьмут судьбу страны в свои руки и выведут её из этой катастрофы?
В метро - бессмысленные словесные схватки, когда каждый боится определить свой "цвет". (Как у Вишневского в "Первой Конной": "Ты чей?" - "Свой." - "Какой свой?" - "Свой, и всё. А ты чей?")
Домой пришёл около часа ночи; жена закрылась у себя, оставив еду на кухне. Так было и в последующие дни: ему оставляли еду, как собаке. По радио ничего узнать было нельзя; по "Маяку" только молились: "Отче наш ...", да кричали о победе.
Впервые за последние годы у него появились пустые вечера, и он рано ложился спать; хотел и боялся узнать подробности разгрома.
Во вторник, возвращаясь от матери, столкнулся с сослуживцем по лаборатории. Сразу: "Ну, как вам эти события?" - "Фашизм",- только и выдохнул он.- "То, что есть, или то, что могло бы быть?" - "То, что настало." Сослуживец раскричался: для него коммунизм и фашизм - одно и то же. "Вы и на экзамене по диамату так отвечали?" Жаль, что не нашёлся спросить так сослуживца сразу.
Так начинался этот кошмар; может быть, это была последняя попытка спасти страну от ужасов фашизма. Она не могла не кончиться неудачей. Шансов на победу практически не было. История всегда развивается по самому идиотскому, по самому кровавому из возможных путей. Но всё равно они герои - те, кто штурмовал Останкино, те, кто защищал Дом Советов. Штурм казарм Монкадо тоже когда-то окончился неудачей, но именно этот день празднует Куба.
Конечно, эйфория третьего числа, когда они шли по Садовому кольцу и им кричали: "Мэрия взята! Лужкова поймали! Идём на телецентр!",- длилась лишь несколько часов. Но зато он видел своими глазами, какая бывает революция, что такое НАРОД, как он стряхивает с себя оцепенение обывательщины и готов идти на Штурм неба.
Через несколько дней знакомый назвал ему цифры: 943 убитых у нас, 14 - у нападавших. "Это только у Дома Советов." Похоже на правду: нападавшие сидели в танках. Это вам не площадь Тяньаньмынь, за которую "цивилизованные демократы" так усердно бойкотировали Китай; даже не побоище в американском Лос-Анджелесе.
В августе этот палач прикрылся телами троих безоружных мальчиков; теперь он растоптал тысячу жизней ради своих амбиций, чтобы отомстить Руцкому и Хасбулатову. "Он взвалил на себя такое",- кричал ему в те же дни завлабораторией. "Что взвалил? Уничтожение России?" Опять не смог ответить сразу.
Но дело не в словесных перепалках. Слова и даже дубины ОМОНа уже отходят на задний план. Теперь слово - пулемётным гнёздам на кремлёвских башнях. Не отступив перед сотнями жертв, палач не отступит и перед тысячами. И "демократы" Запада будут рукоплескать ему и поздравлять с победой. У них же - как в рабовладельческих демократиях древности: демократия для своих, для "белых", а для нас, рабов,- кнут, а теперь - ещё и пулемёт.
Но "мы не рабы, рабы не мы", и когда-нибудь узнают об этом Собчаки, как узнали в своё время колчаки. Пусть они вспомнят, чем кончил Гитлер. Жаль только Москву, родной город: как бы не постигла её участь Берлина, вскормившего фашизм в 33-м и растёртого в пыль в 45-м. Город-то чем виноват? И в Москве есть замечательные люди, не потерявшие человеческого лица, оставшиеся НАРОДОМ. Этих людей он вновь видит по воскресеньям у Музея Ленина. Ленин и поныне - центр притяжения всего мыслящего и чувствующего.
Эти люди уже без красных флагов; но, проходя мимо солдат, они сквозь зубы, со слезами на глазах говорят: "Убийцы!"; говорят горькие слова милиции. Эти люди оглядываются, ожидая облавы, оцепления, и всё-таки идут, может быть, даже на смерть. Именно таких называл когда-то Чернышевский "новыми людьми".
Не уходит с глаз картина, виденная третьего числа на Октябрьской площади: Ленин, оцепленный ОМОНом. Теперь Ленина ждут у входа в Музей автоматчики. Уже нет почётного караула у его Мавзолея: ОНИ готовятся к последнему броску; эти гробокопатели готовы опустошить всю Красную площадь, всю кремлёвскую стену. Так роботы мстят людям. Но ничего:

ОЧЕВИДЕЦ (Москва)